Каббала

Уэйт Артур

Таким образом, у нас есть все основания предполагать, что Розенрот – слегка или более глубоко – был заражен алхимическим зудом своего друга, алхимика второго поколения. Вместе с тем мы подозреваем, что он был скорее теософом, чем герметистом; как сообщают, кроме того, он якобы любил размышлять над Священным Писанием и что он знал его наизусть. Как и его соотечественник Кунрат, он был лютеранином, а Элифас Леви говорит о нем как об авторе «Амфитеатра»: «Здесь он скорее немец своего времени, нежели мистический гражданин царства вечного»¹¹⁰. Особое пристрастие в вопросах религии выдает то, что он написал «Изъяснение Апокалипсиса», о котором я не буду говорить, дабы не утомлять читателей. К нашей теме более причастен диалог о евангельской истории, в котором катехумен (неофит) в Каббале задает вопросы по четырем Евангелиям, а христианин отвечает. Сюда же можно причислить трактат Messias Purus, в которой житие Иисуса Христа от зачатия до крещения объясняется по учениям Каббалы. Словом, мотто его корреспондента Генри Мора вполне приложимо и к Розенроту: «Да послужат все наши писания к вящей славе Бога нашего и Его Христа!» В согласии со всем этим он начинает свое перечисление причин, оправдывающих латинский перевод Зогара¹¹¹, с утверждения, что в эпоху, когда разделение христианства прослеживается до различия философских мнений и метафизических дефиниций, очень важно воссоздать философскую систему, которая процветала в век Христа

и его апостолов и из коего источника с избытком вытекали священные оракулы духовной мудрости. В своем предисловии к переводу трех текстов из Зогара он обосновывает свое мнение о том, что каббалистические доктринальные положения восходят к Божественному откровению в силу своей святости и духовности, отмечая также неоценимую помощь, которую они приносят в деле объяснения книг Ветхого и Нового Заветов. Он утверждает также, что, в отличие от позднейших еврейских писаний, в Зогаре нет ни единого высказывания против Христа. Наконец, перечислив двадцать пять оснований, почему христиане должны проявлять терпимость по отношению к иудеям, он упоминает о главных вещах, которые могут способствовать обращению последних. Сюда, раэумеется, включаются расхожие представления о благочестии и обычные способы прозелитизма, но акцент ставится на продвижении изучения древнееврейского и халдейского (арамейского) и на переводе Нового Завета на эти языки¹¹². Вывод достаточно общий, н он важен постольку, поскольку указывает, во-первых, на проект по-настоящему близкий сердцу Розенрота и, во-вторых, на то, как мало он был озабочен эзотерическим христианством или пресловутой Религией Мудрости и вовсе не пытался отыскать в учении Каббалы глубинный смысл христианских догматов, кроме их освящения в глазах евреев путем демонстрации того, что их можно найти в Зогаре. Он не мечтал о том, чтобы христианин сделался каббалистом, но страстно хотел, чтобы еврей-каббалист сделался лютеранином. Говорят, он немало претерпел, помимо непомерных трудов с публикацией Kabbala Denudata, но незачем добавлять, что все его усилия оказались напрасными; Kabbala Denudata дала немногим по-настоящему интересующимся путаные представления о Зогаре и таким же образом снабдила оккультистов богатой пищей для их фантазий: не стоит даже говорить о том, что она способствовала приходу хотя бы одного иудея в лоно церкви Христовой, и как Розенрот потерпел фиаско на общественном поприще, так на склоне лет довелось ему претерпеть и личную трагедию: его дочь под влиянием мужа оставила реформированную религию и приняла католическую веру. Вместе с тем в истории христианина Розенрота есть черты героизма и трагизма, а в свете этого, несмотря на все его ошибки, его талант подлинного ученого достоин всяческого уважения, и потому я считаю, что стоило указать на обстоятельства, в которых он работал, и на мотивы, которыми он был движим¹¹³.

Должен добавить, что в вопросе о древности каббалистических доктрин и литературы он, несомненно, не был самым надежным мерилом для своего времени, хотя, похоже, допускал, что в Зогаре могут стоять рядом более поздние тексты и древнейшие фрагменты. Книгу Сокрытия он считал самой древней и самой значительной из его трактатов, и только этот трактат он готов был приписывать авторству рабби Шимона бар Йохая. Другие же могли принадлежать руке рабби Аббы и некоторым из школы, наследующим этим великим мудрецам.

XIII. Ральф Кадуорт

Достойное имя Ральфа Кадуорта, возможно величайшего теософа своего времени со стороны учености, до сих пор поминается в теологической литературе высокого уровня, хотя, за исключением немногих ученых-исследователей, «Истинную умозрительную систему Универсума» скорее помнят, чем читают. Это настоящая сокровищница платонизма, учености и мудрости, и, кроме того, это глубоко продуманный трактат той эпохи, написанный против атеизма той эпохи; автор победоносно проводит кампанию по всем пунктам, и, листая этот толстый фолиант, едва ли не с грустью думаешь о том, что проблемы XVII в. нас не волнуют и что ответы на все вопросы не могут уже ничем нам помочь. Следует отметить, что Кадуорт хотя и поверхностно, но все же пересекается с Каббалой, и эта связь, какая ни на есть, надолго не задержит нашего внимания. Главный тезис «Умозрительной системы» сводится к тому, что за всеми узорами и шитьем языческой мифологии стоит доктрина монотеизма и что в действительности цивилизованный человек испокон веку поклонялся одному Богу, чья троичная природа была «Божественной Каббалой», или откровением, впоследствии развратившимся и подпавшим соблазнам, пока почти полностью не исчезает, по Кадуорту, среди «частностных единств» Прокла и поздних платоников¹¹⁴. Среди сонма свидетелей, вызванных со стороны защиты этой точки зрения, и поздние раввинские писатели, Халакот Маймонида, Олат Тамид – «Вечное Приношение» Моше Албелда (XVI в.), Иккарим, или «Начала Йосефа Албо» (XV в.), комментарии рабби Давида Кимхи (1160—1235), книга «Ницахон», сборник ссылок и выдержек, который, по крайней мере, свидетельствует о том, что этот ученый христианин предпринял попытку, пусть из чистого любопытства, некоторого ознакомления с миром еврейской литературы. Он приходит к выводу, «что еврейские ученые и раввины были единодушно таких убеждений, что языческие народы древности, по крайней мере образованная элита, признавали Единого Всевышнего Бога всего мира и что все их другие боги были не более чем тварными созданиями и Подчиненными служителями, коим и поклонялись по этим двум причинам, либо полагая, что оказываемая им честь восходит к Всевышнему, либо что они являются их Посредниками, Заступниками, Просителями и Ходатаями перед Ним, причем этих низших богов язычников эти древние евреи разделяли в основном на два рода: Ангелов и Звезд или Сфер, и об этих последних евреи, как и язычники, заключали, что они одушевлены и наделены разумом». Вопрос на сегодняшний день архаичный и фантастический, но по-своему интересный, поскольку служит иллюстрацией разительного контраста, который существует между еврейским умом эпохи Маймонида и той далекой эпохой, когда в песнях Псалмопевца идолы язычников описываются как «серебро и золото, изделия рук человеческих».

В дополнение к «Умозрительной системе Универсума» Кадуорт опубликовал ряд проповедей и беседу «Истинное понимание Тайной вечери»¹¹⁵, позже переведенную на латынь Мосхеймом и с опровержением, отражающим основы лютеранской веры¹¹⁶, и затем помещенную Эдвардом Поллингом в свою «Беседу о Таинствах». Направленность тезиса в сжатом виде представлена в первой главе: «Таков был обычай евреев и язычников совершать празднования по поводу жертвоприношений и обычай христиан приобщаться Телу и Крови Христа, некогда принесенного в жертву на Кресте, на Тайной вечере (Последней Трапезе), аналогично этому». В данном случае я не буду выходить за границы своей задачи и не буду давать оценку этой позиции, но, как христианский мистик, который полагает, что таинство (освящение) есть закон Природы и закон Благодати, замечу лишь, что любая теория, которая низводит Евхаристию до воспоминания и религиозной трапезы, неприемлема мистически. Кадуорт, конечно, не был мистиком, и самое большее, что давала ему рассматриваемая тема, – это лишний повод продемонстрировать свою эрудицию и, можно добавить, незаурядное искусство ее демонстрации. Тезис здесь приводится по той причине, что в нем много ссылок на представителей раввинистической литературы, на глоссы Нахманида, творения Ицхака Абарбанеля, Мишну,

комментарий на нее рабби Обадии, комментарии на Книгу Судей, раритетные рукописи иудеев-караимов и т. п. Зогарические тексты не приводятся, но потому лишь, что в них нет ничего по данному предмету: можно не сомневаться, если бы случай представился, Ральф Кадуорт продемонстрировал бы прекрасное знание великого цикла каббалистической литературы.

XIV. Томас Бернет

С кембриджской школой платоников имя Томаса Бернета, какое-то время бывшего главой Чартерхауса, связано скорее по ассоциации, нежели по подобию интеллектуальных достижений. Он поступил в Колледж Христа в 1654 г., когда Ральф Кадуорт был там ректором, а Генри Мору пошел сороковой год. Вероятно, своими скромными знаниями предмета, благодаря которым он оказался включенным в этот список, он обязан именно этому богослову. Дружеская переписка Генри Мора с издателем Kabbala Denudata появилась, как мы знаем, в этом компендиуме в 1677 г., но «Истолкование ума Моисея» вышло на несколько лет раньше. Когда Бернет опубликовал свою Thelluris Theoria Sacra, он явно не проявлял особого интереса к платоническим и каббалистическим темам: Брюстер называет его милым симпатичным геологическим романом.

Действительно, он посвящен Моисеевой схеме творения, а более важный следующий труд, в котором речь идет о древнейшем учении о происхождении вещей, в сущности, является его развитием или продолжением¹¹⁷. Этот интересный труд, написанный на изящной латыни того времени, tout en grand chapitre, как описан он в библиографии Папюса, посвящен Каббале. Как мы уже намекали, это отнюдь не оригинальное исследование, и все говорит о том, что эти сведения получены не из первых рук, но для нашей задачи он важен, потому что позволяет показать, как эта литература, которая очаровывала, хотя и не убеждала кембриджских платоников, запечатлелась в либеральном сознании смелого, но не слишком ученого мыслителя, относящегося уже к другому поколению. Как и можно было предположить, мы видим, что Бернет не ставит под сомнение мудрость Моисея, под каковой он понимает то же, что понимали все ученые христиане-каббалисты, – знание природных тайн, полученных законодателем еврейского народа в Египте. От других каббалистов он отличается разве что тем, что со всей серьезностью интересуется вопросом о том, что именно из этой мудрости дошло до израильтян. По сложившейся традиции принято считать, что со временем она извратилась¹¹⁸. В частности, Каббала в том виде, в каком мы сейчас ее имеем, изобилует всевозможными эксцессами воображения и мелочными методами. От этой предпосылки, которую можно рассматривать как констатацию общепринятой критической позиции, он переходит к более детальному рассмотрению предмета и приходит к заключениям, которые трудно опровергнутъ и в наши дни. Извращенный характер еврейской традиции в некоторых ее проявлениях должен быть признан теми, кто, с критической или какой иной позиции, пытается искренне отстаивать ее высокое мистическое и теософское значение.

Если попытаться, говорит Бернет, вычленить то, что осталось неизвращенным в Каббале, отделить подлинное от подделки, надо прежде всего отбросить всю нумерологическую, буквалистскую, грамматическую часть, которая ориентирована на выявление тайного смысла алфавита, Божественных Имен и словаря Писания. Магический и суеверный элемент также должен быть отсечен. Далее следует помнить, и это, думаю, особо приложимо к второстепенным пунктам критики, что декларирование расхожих понятий на редком языке не должно считаться истинной Каббалой. Предостережение не менее актуальное всего поколением раньше, чем в дни Томаса Бернета. Зачарованность непонятным языком только в силу самой непонятности была свойственна викторианским оккультистам, точно так же зачарованным театрализованной сумрачностью Аида в Ритуале Смерти, и это во многом необъяснимая и загадочная подоплека всего интереса к данной теме. Впрочем, возможно, в ответ на загадки сфинкса, изреченные столь же монструозным языком, как и он(а) сам(а), можно ответить только банальностями, дабы повергнуть его, как это происходит у Эдипа.

В соответствии со своим намерением Бернет переходит к делению Каббалы на Номинальную и Реальную. Первая, которую он характеризует как беспрокую, – гематрия, тмура, нотарикон, вокабула. Эти приемы, говорит он, сродни развлечению наших детей, и, действительно, трудно решить, возможно ли усваивать интеллектуальное превосходство и философскую серьезность раввинистическим аннаграммам или аппарату «Тит: Тат: То». В любом случае «едва ли они относятся к здравомыслящей литературе и еще того менее к мудрости».

На этом этапе мы готовы принять суждения Бернета, хотя ничего нового в избранном им пути нет даже для второй половины XVII в. Когда же он переходит к рассмотрению того, что он согласен считать реальной Каббалой, его несостоятельность становится очевидной, а его поверхностные знания, полностью почерпнутые из Kabbala Denudata, когда они не контролируют его суждение, приводят его к откровенно ошибочным выводам. Так он заявляет, что реальная Каббала содержит две вещи, исключительно важные для нашего рассмотрения, как то: доктрина сфирот и Четырех Миров, однако жалуется, что лежащая в основании первой концепция далеко не ясна. При помощи «Лексикона» Розенрота он приходит, наконец, к выводу, что они суть эманации, или исхождения из Бога¹¹⁹. Он излагает сведения, которые находит в этом источнике относительно Кетер и Хохмы, и затем останавливается в своем исследовании, надеясь отыскать более вразумительные положения о Четырех Мирах¹²⁰. Вместе с тем он делает вывод, что осуждение всякой якобы псевдомистики Каббалы, теософии и герметизма на совести неверующих, которые предпочитают питать душу темнотой, а не светом, тогда как свет уже явлен в мире¹²¹. Как и следовало ожидать, он склоняется к мысли, что Книга Сокрытия самая важная часть Зогара, и, погрузившись в комментарии Ицхака Луриа и Гирца на этот трактат и дальнейшее развитие заложенных в нем идей, признается в своей неспособности понять ни из самого текста, ни из его интерпретации, что именно подразумевается под символическими образами Большого и Малого Ликов. «Все мы время от времени испытываем смущение, пытаясь доискаться разумного смысла, но в делах восточных ум обычно жалуется, смущенный обилием аллегорий».

Вот как в сжатом виде можно сформулировать его позицию: из Маймонида нам известно, что древние евреи обладали многими тайнами о вещах Божественных, но что они погибли¹²². Вместе с тем едва ли возможно, чтобы все основание отсутствовало в Каббале, но, если открыто и ясно изложить ее доктрины, трудно сказать, будем ли мы смеяться или восторгаться.

Томас Бернет возлагает больше надежды на нашу толерантность, нежели на свою способность критически мыслящего исследователя Каббалы, а ум у него не того склада, чтобы ожидать от него понимания или симпатии к инспирациям теософии. Он был одним из редких предшественников либеральной теологии, и о нем можно сказать, что он закрыл себе возможность продвижения, отважившись заявить, что рассказ об Эдемском Саде не следует понимать буквально. В следующем трактате «Вера и обязанности христианина»¹²³ он, по всеобщему мнению, исключил столь много вещей, которые ему казались сомнительными и незначительными в принятом вероучении Церкви, что можно гадать, осталось ли там вообще что-либо от христианства. В вышедшем после его смерти трактате на тему эсхатологии и воскресения¹²⁴ он утверждает, что наказание грешников закончится всеобщим спасением. Должен добавить, что некоторые версии «Археологической философии» не помещают оригинал и, в частности, полностью опускают каббалистический раздел.