Кабинет-министр Артемий Волынский
Шрифт:
Получил, но долго ещё злословили о нём в городе Астрахани, большом и промышленном по тем временам.
В самом начале века Астрахань развивалась бурно и стремительно. Рыбная ловля — осётры, стерлядь, белуга, — чёрная икра, добыча самосадочной соли дали возможность городу расти и шириться. Бурлаки сплавляли по Волге хлеб из городов Среднего Поволжья, а обратно тянули бечевой барки, нагруженные рыбой, солью и восточными товарами. Население стало пёстрым и разнообразным — жили здесь довольно значительные колонии армянских, гилянских, бухарских и даже индийских купцов, но основу составляли солдаты и стрельцы. Их после знаменитого стрелецкого бунта в Москве Пётр рассылал по окраинам России, и особенно много скопилось их в Астрахани.
Но к 1705 году произвол властей, непомерные подати и взятки настолько укрепились в городе, что жители не выдержали.
Особенно усердствовал сам воевода, Тимофей Ржевский, алчный, жестокий и крайне тупой человек. В месяцы, когда кончалась навигация и хлеба уже не подвозили из России, он продавал скупленное заранее зерно по бешеным ценам, наживался на спекуляции, а других торговцев выживал всеми доступными ему методами — облагал такими поборами, что торговать становилось в убыток.
Но Тимофей Ржевский хотел выглядеть в глазах молодого Петра рачительным и послушным слугой. Только что в Москве Пётр начал обрезать бороды боярам и уговаривал их сменить старую русскую одежду с длиннейшими рукавами, не дававшую возможности даже шевелить руками, как Тимофей заскочил вперёд самого царя: в Астрахани хватали на улицах людей и отстригали им бороды, прямо на перекрёстках отрезали ножницами длинные полы и рукава. Нередко прихватывали и кожу, и крики и стоны раздавались по всей Астрахани.
Стонали больше всего стрельцы, сосланные сюда в качестве рядовых солдат. Уменьшение жалованья, увеличение поставки дров для заводов сделали их положение невыносимым. А офицеры присвоили себе право бить солдат и стрельцов за малейшую провинность, заставляли работать на своих усадьбах, штрафовали за малейшую мелочь.
Стрельцы помнили ещё о своей силе, собрались и устроили заговор. Забил в городе набат, тревожный звон колокола возвестил самым жестоким из высоких чинов города, что пришёл их час. Схватили Ржевского, повязали всех полковников и офицеров, наиболее ненавистных горожанам и солдатам, и кого повесили, кого изрезали ножами, кого застрелили. Триста человек погубили восставшие. Но порядок в городе не был нарушен: заговорщики избрали круг — власть, а первыми лицами выбрали старшину — ярославского купца Якова Носова ~ и астраханского бургомистра Гаврилу Ганчева.
Известие о восстании ошеломило царя своей неожиданностью. Шла война, Пётр боролся за Прибалтику, а тут, в тылу, разразилось событие, заставившее его всё бросить и направить на подавление бунта самого главного фельдмаршала, под руководством которого велась осада Риги и держались главные силы на случай, если бы шведы получили помощь. Однако Пётр направил на подавление восстания именно Бориса Петровича Шереметева, хоть и знал, что тот не отличается расторопностью, медлит, возит с собой огромные обозы и никогда не спешит выполнять распоряжения царя.
Но Пётр учитывал и то, что руки старого фельдмаршала не были обагрены кровью выступавших в Москве стрельцов — он не принимал участия в казнях, был родовит и знатен и уже создал себе славу удачливого полководца.
Ох, как же не хотелось Борису Петровичу ехать к Астрахани! Он использовал каждый повод, чтобы задержаться в пути, тщательно и чрезвычайно медленно готовился к походу. Он на месяц остановился в Москве, отписываясь тем, что сюда прибыли только батальон солдат да один эскадрон конницы, а два полка, намеченные для подавления восстания, были всё ещё в дороге.
Сжав зубы, зверея от такой нерасторопности, Пётр настойчиво советовал Шереметеву поспешать, но тот уже из Саратова стал проситься обратно в Москву: дескать, всё равно зиму придётся переждать. Пётр пришёл в бешенство и отправил к Шереметеву своего рода комиссара — сержанта
Этот сержант был как бы надсмотрщиком над фельдмаршалом, и Шереметев жестоко обиделся. Он стал писать о новоиспечённом комиссаре кляузы, всецело погрузился в склоки и сплетни. Но Щепотьев, несмотря на грубые и нелестные отзывы о нём царю, сделал-таки своё дело: Шереметев заспешил.
Восставшие между тем одумались, а неудача под Царицыном и вовсе заставила их искать выхода из положения. Они ещё держали в своих руках Астрахань, Тёрки, Гурьев, Чёрный и Красный Яр, но понимали, что расплата придёт, и постарались предупредить её. Депутаты от стрельцов отправились было на Дон — поднять казаков, но те схватили их и привезли в Москву.
Приказные уже готовились натирать мылом верёвки, чтобы повесить непокорных, да вмешался Пётр. Он приказал привезти депутацию в Гродно, где был в то время с войсками, выслушал повстанцев, вручил им грамоту с призывом выдать зачинщиков, после чего обещал помиловать всех остальных.
Пётр распорядился отправить депутатов в Астрахань как добрых людей, дав им надёжную охрану, и не противодействовать их общению с астраханцами, чтобы они могли зачитать его грамоту народу. И Шереметеву царь велел поступать с астраханцами милостиво и обнадёжить их царским прощением.
Но Борис Петрович не стал уповать на мирное решение дела — оно не сулило ему ни славы, ни прибытка. Он схватил депутацию, штурмом взял Чёрный Яр, не оказавший ему, впрочем, никакого сопротивления, повесил и расстрелял многих горожан, а потом таким же манером обошёлся и с астраханцами. Никто не противился правительственным войскам, но в городе уже распространился слух о царской милости, а Шереметев захватил Астрахань, сжёг её, а многочисленных горожан, вышедших встречать его и уверенных, что он везёт царское прощение, приказал повесить.
Оттого-то и теперь ещё с ненавистью произносили в городе имя Бориса Петровича Шереметева — он сознательно провоцировал астраханцев на сопротивление, имея в виду свои частные интересы.
«Пущих зачинщиков» он отправил в Москву, где над ними вволю поизмывался Фёдор Юрьевич Ромодановский, князь Преображенского приказа, палач и мучитель. Только после страшных пыток зачинщиков повесили...
Артемий много думал о том, как организовать власть в Астрахани, и пуще всего советовался с Александрой Львовной. В Москве, прожив лишь две недели в большом наследственном доме Нарышкиных, они поневоле сблизились — оба были сиротами, не знали ни материнской, ни отцовской ласки — и прикипели сердцем друг к другу. Артемий только теперь познал заботу родного человека и называл Александру Львовну не иначе, как «моя любезная Анета». Почему взбрело ему в голову называть так Александру, уж не в память ли о прекрасной царевне, плывущей по глубокому снегу среди елей и сосен, но имя Анна было ему особенно дорого. Однако же Александре Львовне он ни словечка не сказал о той своей молодой и романтической влюблённости.
Александра Львовна оказалась смышлёной и домовитой. Ещё накануне свадьбы говорил Артемий с Екатериной Алексеевной, и она, смеясь, поведала ему, что много чего знает о самом имени Александра. Волынский вопросительно поднял брови, и она изложила ему всё, что знала:
— Александра — защитница людей. Очень справедливая, но не дай бог кому из близких проявить свою несправедливость — не простит и до гробовой доски. Обман — это не для неё. Стоит лишь один раз сказать ей неправду, и можно навсегда лишиться её доверия. Можешь мне поверить, я знаю, что говорю: Александра будет не только прекрасной хозяйкой, но и помощницей тебе во всех делах. Я уж не говорю о детях — появятся, и ты увидишь, какая разумная и строгая она будет мать, но и нежная, понимающая. Думаю, тебе и не снилось такую жену приобрести, — смеясь, закончила Екатерина эту лестную аттестацию.