«Качай маятник»! Особист из будущего (сборник)
Шрифт:
Сергей слышал, как по коридору ходили и разговаривали раненые. Он скосил глаза в одну сторону, другую.
Палата была маленькой и узкой, в одно окно. А в ней – одна кровать, тумбочка и стул, на котором сидела санитарка.
– Город какой? – прошептал Сергей.
– Бельско-Бяла.
– А месяц, число какое?
– Так декабрь, по-моему – девятнадцатое. И год одна тысяча девятьсот сорок четвертый. Год хоть помнишь?
– Я же не контуженый, – и с этими словами Сергей уснул. Не потерял сознание, а именно уснул – глубоким сном.
А проснулся утром с ощущением,
– Нельзя тебе пока, милок, у тебя дренаж.
Сиделка откинула простыню, и Сергей увидел, что из его грудной клетки тянутся вниз две трубочки.
– Куда меня?
– В грудь, слева. Едва до сердца не достали, наш хирург сказал – сантиметра лезвию не хватило. Штыком, что ли?
– Фриц ножом.
– Ага, в рукопашной, значит. Что делается на свете! – сиделка вздохнула.
На вид ей было лет сорок пять.
– Наши где?
– А вот сейчас сводку Совинформбюро передавать будут, так я двери в палату открою, послушаешь.
И в самом деле, через несколько минут из коридора донесся строгий голос Левитана. Диктора по голосу знала вся страна, а Гитлер объявил его своим личным врагом.
Сиделка открыла дверь, и Сергей увидел раненых, стоящих в коридоре. Кто сам стоял, кто при помощи костылей – видно, собрались со всего этажа.
– Наши войска овладели городами… – Левитан перечислил десятка полтора польских городов. Ни одно из этих названий Сергею не было знакомо, и он не представлял, где эти города. Да, собственно, и о Польше он знал совсем мало, а из городов – Варшаву, Краков и Гливице.
Прослушав сообщение, раненые стали расходиться, обсуждая военные действия на фронтах. Все хорошо знали, что означает иногда маловразумительная фраза «бои местного
значения». Это значит, что противник сопротивляется ожесточенно, и деревушка или городок может переходить из рук в руки не один раз даже в течение одного дня. Продвижения вперед нет, а потери могут быть ужасающими для обеих сторон.
Сергей лежал и размышлял. И чего он такой невезучий? Третье ранение в грудь, и все слева! Только выкарабкается – и снова в госпиталь. Конечно, он не отсиживался по тылам, и служба его была рисковой.
Через три дня хирург удалил Сергею дренажи из грудной клетки, и ему позволили садиться в кровати, опираясь на подушку. Стало не так скучно. Он мог смотреть в окно, сам есть и пить. Слабость, обусловленная большой кровопотерей, быстро уходила, и Сергей чувствовал, как каждый день прибавляются силы.
Через неделю он уже вставал, начал ходить по палате, но в коридор выходить не рисковал – не хватало дыхания. Сделает три-четыре шажочка – появляется одышка, и надо присесть, отдышаться.
Медсестрички приукрасили госпитальные коридоры вырезанными из бумаги звездочками и снежинками, ватой на ниточках. Кто-то принес и поставил елку – настоящую, и она одуряюще пахла хвоей.
А ведь завтра уже – Новый, 1945 год. А он один, без друзей. И благо хоть палата одиночная, никто храпом или стонами выспаться не помешает. Но все равно тоскливо, даже выпить не с кем.
Сергей
Однако потом выяснилось, что недалеко расположились самоходчики. Приняв на грудь в честь Нового года явно больше «наркомовских ста граммов», они стали палить в воздух от избытка чувств, изрядно переполошив жителей близлежащих домов, раненых и медработников госпиталя.
Стрельба быстро стихла, но многие раненые так и не смогли уснуть до утра. В палатах пошли разговоры про близкую победу, воспоминания о том, кто и как встречал Новый год раньше, планы на будущее.
Сергей усмехнулся. Раз раненые вынашивают планы, значит – победа близка. Что-то он в 1941–1942 годах и даже в 1943-м таких разговоров не слышал.
Ему вспомнился дом. С момента, как он исчез, поехав в отпуск, прошло уже три с половиной года. Родители небось извелись в неизвестности, а девушка забыла. Н у, всплакнула разок-другой, обидевшись, что больше не звонит. Только девичьи слезы легкие, высохли – и из памяти вон. Небось за это время другого себе уже нашла, а то и замуж вышла, ребенка родила. А с другой стороны – и правильно. Весточку домой он послать не мог, и сможет ли вернуться в свое время – еще большой вопрос.
Сергей задумался – а возможно ли это вообще? Может, ему стоит найти тот полусгнивший подвал? Вдруг получится? Е-мое, а что же он раньше не попробовал, только сейчас дошло? Ну, тугодум! Или судьбе было так угодно? Тогда хоть знак какой-то подали бы. А впрочем – он лишь песчинка, песчинка в океане жизни. Вон на фронте люди сотнями, тысячами гибнут, и никаких знаков не получали, кроме повестки из военкомата. Занятно: ему одному так повезло, он избранный, или по дурости своей попал через невидимые врата в другое время?
Размышлял Сергей до утра. Вопросы множились – ответов не было.
Отдых, полноценное питание и лечение делали свое дело. Сергей восстановился. Исчезла слабость, уменьшилась одышка. Уже не задыхаясь, он мог пройти весь коридор от начала и до конца. И настал момент, когда Сергей стал разговаривать с врачом о выписке.
– Куда вы так торопитесь, ранбольной? – спрашивал его хирург. – По мирному времени вам бы сейчас, после госпиталя, в санаторий надо или на худой конец в дом отдыха на пару недель. Легкое еще не восстановилось. Одышку при физической нагрузке чувствуете?
– Почти нет.
– Обманывать нехорошо, я же вижу. Боитесь, что без вас Берлин возьмут?
– Нет, есть и другие города. На мой век службы хватит.
– Вы бы подумали, куда пойдете после войны. Ведь самое большее – полгода, и войне конец. Армию сократят, страна вернется к мирной жизни, надо будет восстанавливать разрушенное. А вы, военные, только разрушать и уничтожать можете. Вот у вас есть гражданская специальность?
Сергей вспомнил, кем он был до переноса во времени.
– Была. Я судовым механиком был, по Волге плавал.