Качели. Конфликт элит - или развал России?
Шрифт:
Распухание — лишь первая фаза в этом негативном сценарии. А как происходит само превращение?
Простейший пример — бюрократия. Она должна организовывать управление. Но если она его организует, то жизнь наладится. И в налаженном механизме исчезнет бюрократ как конкретный хозяин вашей судьбы. Вы приходите в бюрократическую инстанцию, подаете бумаги. Если они правильно оформлены (а почему их не оформить, если есть внятные правила?), то этим бумагам дают ход. И где тут бюрократ? Он становится обезличенной функцией и теряет при этом сразу все — и подношения, и ощущение собственной власти.
Поэтому бюрократия (как форма) сначала просто начинает наплевательски относиться к организации управления (содержанию).
В итоге место порядка занимает не хаос, а антисистема — сложно организованный произвол. И в этом триумф превращения! Именно в этом. Антисистема может разрастаться, усложняться.
Если создавать новые инстанции с большей скоростью, нежели человек может собрать визы бюрократов на своих бумагах, то всякая деятельность, кроме бюрократической, автоматически прекращается. А чтобы она не прекращалась, люди вынуждены противопоставить абсурду антисистемы личный сговор с конкретным бюрократом.
Теперь попробуйте применить данную модель к силовой бюрократии.
Форма — контртеррористическое ведомство. Содержание — недопущение террора. Пока форма и содержание совпадают, мы имеем нормальную социальную ситуацию. Потом оказывается, что недопущение террора ущемляет прерогативы ведомства. Нет террора — нет бюджетных ассигнований. Нет «распилов». Нет усиления своих административных позиций. Тогда начинается работа по принципу «ни шатко ни валко». Террористов и давят, и допускают. С ними не то чтобы очень борются, но и не то чтобы вовсе не борются.
Это еще не превращение. Но это уже какое-то распухание. А главное — аннулирование содержания. Однако содержание нельзя просто аннулировать. Форма без содержания жить не может. Нет настоящего содержания — будет востребован другой наполнитель.
Соответственно, превращенное ведомство становится организатором непрерывно усложняющихся форм террористической деятельности. Известный журналист Джульетто Кьеза (между прочим, член Европарламента) в открытой печати с полной определенностью говорит о том, что события 11 сентября 2001 года — это результат подобного превращения. Прав он или нет — отдельный вопрос. Но феномен «стратегии напряженности» описан и без господина Кьеза. И по существу он представляет собой саморазрастание усложняющейся системы террористического произвола, управляемого контртеррористическим ведомством. То есть превращение.
Наша безбытийность стремительно движется в сторону антибытийности. Не могу не привести по этому поводу конкретных примеров — не управленческого, а экзистенциального характера.
В преддверии празднования 60-летия Победы над фашизмом одна из наиболее официальных российских газет — газета «Известия» от 21 марта 2005 года — заявляет следующее:
«Сколько можно обвинять! Простые люди в знак примирения восстанавливают немецкие кладбища. Немцы приезжают помянуть товарищей и вспоминают былое с русскими ветеранами. Латышские солдаты тоже имеют право помянуть погибших друзей. Не с помпой, не как герои, а как участники той далекой трагедии, старые и больные. Все они — жертвы. Как были жертвами политических игр 60 лет назад, так и сейчас их используют — и на том берегу, и на этом… А чтобы наконец закончить ту войну, нужен не только Парад Победы — нужно провести в сентябре Марш Рядовых Второй мировой. В честь ее полного окончания. Вот только не знаю, где его нужно проводить. Может быть, как раз в Риге?»
Семантическим фокусом данного текста является фраза: «Все они жертвы. Как
В подобной фразе содержится воинствующее стирание всякой грани между жертвой и палачом. Если все они жертвы, кто палачи? По всей Европе маршируют бывшие эсэсовцы. Их надо разделить по званиям? Рядовых в одну сторону, группенфюреров — в другую и так далее? А они хотят? И у нас надо сделать то же самое? Маршала Варенникова (или Жукова, если бы был жив) в одну сторону, солдата — в другую? А они хотят? Они хотят отказаться от Победы? От Истории? От правды? От смысла жизни?
Они не хотят, а автор цитированной статьи хочет. И осуждает всех, кто пытается провести грань между добром и злом, жертвой и палачом. Мол, «какая замшелость! Какая упертость! Столько лет прошло, и никакого примирения!»
А в чем альтернатива, предлагаемая этим автором от лица ошалелой русской Формы, потерявшей свое Содержание? Альтернатива, по его мнению, в следующем.
Нужно, (а) заменить День Победы — Днем примирения и (б) в этот День примирения заставить всех пройти зачем-то вместе в одном празднично-принудительном строю. Соседними колоннами, если следовать предложению автора, должны пройти солдаты, водрузившие знамя над рейхстагом, и батальоны Waffen SS. И что они должны вместе праздновать? Ах, да, примирение! А зачем? Чтобы не было неприятных конфликтов. Вот мы с Латвией «выясняем отношения», обсуждаем, приедет или не приедет на праздник Победы их президент. Все должны приехать… То ли в Латвию, где дружными рядами ходят бывшие эсэсовцы, то ли на Красную площадь… Приехать, обняться, выпить, закусить и того… этого… ПРИМИРИТЬСЯ.
Повторяю, это написано не абы где, а в газете «Известия» и не абы когда, а в преддверии празднования 60-летия Победы.
Как мне представляется, данное ноу-хау принадлежит не отдельному деформированному сознанию. Оно принадлежит коллективному сознанию, которое, выдвигая подобное ноу-хау, повествует одновременно о своем устройстве.
Устроено же оно по принципу превращения, то есть разрыва между формой и содержанием. Форма — праздник. Содержание — Победа. У Победы есть смысл. Точнее — смыслы. Победа может праздноваться постольку, поскольку она является историческим свершением. Но для того, чтобы она была историческим свершением, нужна История. Более того, нужна метафизика. Для Великой Победы она, безусловно, нужна. Потому что Великая Победа адресует к метафизической коллизии победы Добра над Злом.
Теперь представим себе, что нет ничего. Нет метафизики. Нет Истории. Нет свершений. Нет смыслов. Но есть праздник.
Рассмотрим предельный (и предельно омерзительный) вариант. Нет Христа, нет крестной муки и воскрешения, нет христианского смысла в Истории. Но все мы празднуем — и Рождество, и Пасху… В итоге получается, что если какой-то странный чудик «зачем-то подставился и оказался распят», то единственный позитив его чудачества состоит в том, что он позволил нам выпивать и закусывать несколько раз в год.
Но тогда мы должны выпивать и закусывать в максимально расширенном коллективе. В этом коллективе, безусловно, найдется место не только тем, кому было сказано: «ваше время, и власть тьмы», но и самой этой тьме. Тьма и Свет должны выпить, закусить и пройти бок о бок по некоему постмодернистскому подиуму.
Что в принципе отделяет предложение газеты «Известия» от моего предельного описания? Мне кажется, что никакой принципиальной разницы нет. Но поскольку мое предельное описание является одной из фаз превращения, то абстракция, которую я изложил, подтверждается экспериментальным историческим материалом нашей эпохи. Я мог бы привести еще много таких подтверждений.