Кадавр. Как тело после смерти служит науке
Шрифт:
Вместо Китая я отправилась на медицинский факультет Университета Мичигана, где профессор анатомии Рой Гловер и производитель химических полимеров Дан Коркоран, которые вместе с Дау Корнингом усовершенствовали метод пластификации, занимались пластификацией целых человеческих тел для собственного музейного проекта под названием «Человек: Чудеса внутри», который должен был стартовать в Сан-Франциско в 2003 г. Этот проект полностью образовательный: 12 пластифицированных тел (Коркоран предпочитает термин «законсервированных с помощью полимера»), каждое из которых демонстрирует отдельную систему организма — нервную, пищеварительную, репродуктивную и т. д. (На момент выхода данной книги ни один музей США не подписал соглашение о проведении у себя выставки «Мир тела» [69] .)
69
Выставка
Гловер предложил мне посмотреть, как происходит пластификация. Мы встретились в его офисе. Вытянутой формой лица он напомнил мне Лео Дж. Кэрролла (я как раз недавно смотрела фильм «Тарантул», где Кэрролл играет роль ученого, который придумал, как из безвредных животных сделать огромных и ужасных чудовищ, например «морскую свинку размером с полицейскую собаку»). Гловер, похоже, веселый парень, поскольку на доске в его кабинете в списке дел значится: «Мария Лопес, мозги для дочки, праздник науки». Я понимаю, что это именно то, что я хочу сделать со своими останками. Путешествовать по классным комнатам и образовательным выставкам, поражая детей и вызывая у них интерес к научным исследованиям. Гловер проводит меня через коридор в подсобное помещение, где на полках хранятся пластифицированные части человеческих тел. Здесь есть человеческий мозг, разрезанный, как батон хлеба, и разделенная надвое голова, в которой видны синусы и глубоко запрятанный корень языка. Органы можно брать в руки и любоваться ими, поскольку они абсолютно сухие и ничем не пахнут. И при этом они настоящие, а не пластиковые. Для многих дисциплин (зубоврачебное, медсестринское дело, патология речи), в рамках которых студенты изучают анатомию, но не имеют времени на препарирование, такие модели — просто подарок небес.
Гловер ведет меня дальше, в лабораторию. Здесь прохладно и почти все пространство занято объемными, странного вида баками. Он начинает объяснять. «Сначала тело моют». Это делается примерно так же, как моют живого человека — в ванне. «Вот тело», — сообщает Гловер непонятно зачем, поскольку я и так вижу тело в ванне.
Этому человеку, должно быть, было около шестидесяти лет. У него усы и татуировка. И то и другое сохранится при пластификации. Голова погружена в воду, что придает всей картине несколько криминальный вид. Кроме того, стенка грудной клетки отделена от остального тела и лежит рядом. Она напоминает нагрудный щит римского гладиатора, или просто это сравнение помогает мне воспринимать увиденное. Гловер говорит, что они с Коркораном планируют поставить эту часть на место, закрепив с одной стороны, чтобы грудная клетка открывалась, «как дверца холодильника». Через несколько месяцев я увидела фотографию этого тела на выставке. К сожалению, воплотить идею с «дверцей холодильника» что-то помешало.
Второе тело лежит в стальном баке с ацетоном. Каждый раз, когда Гловер открывает крышку, лаборатория наполняется запахом жидкости для снятия лака. Ацетон удаляет из тканей воду, подготавливая их к впитыванию силикона. Я пытаюсь представить себе этого человека стоящим на подставке в музее. «На нем будет какая-то одежда или все будет болтаться просто так?» — задаю я бестактный вопрос.
«Все будет просто так, — отвечает Гловер, и я чувствую, что этот вопрос ему уже задавали. — Я хочу сказать, что это совершенно нормальная часть человеческого тела. Почему нужно пытаться ее скрыть?»
Из ванны с ацетоном тела переносят в камеру для пластификации — стальной цилиндрический бак, заполненный жидким полимером. К баку подсоединен вакуумный насос, который снижает внутреннее давление, в результате чего ацетон переходит в газообразную форму и улетучивается. «Когда из ткани удаляется ацетон, в ней остается свободное пространство, и именно в это пространство проникает полимер», — объясняет Гловер. Он протягивает мне фонарик, и я могу заглянуть внутрь через люк в верхней части камеры. Прямо перед собой я вижу совершенно нормальную часть человеческого тела.
Тут все выглядит тихо и мирно. Как и идея с морской свинкой размером с собаку, мысль о пластификации кажется более неприятной, чем есть на самом деле. Вы просто лежите, вымачиваетесь и пластифицируетесь. Потом кто-то поднимает вас, как Гамби [70] . Затем в вашу кожу вводят катализатор, и начинается двухдневный процесс затвердевания, который сохранит вас на бесконечные времена в «свежеумершем» состоянии. Я спросила Дина Мюллера, являющегося директором похоронного бюро в Мичигане, как долго может сохраняться пластифицированное тело. Его компания «Вечная сохранность»
70
Гамби — пластилиновый персонаж популярного мультсериала. — Примеч. пер.
Я была бы рада завещать мои органы для образовательных целей, но для этого мне нужно переехать в Мичиган или в какое-то другое место, где есть лаборатория, занимающаяся пластификацией. Я могла бы попросить родных отправить мое тело в Мичиган, но это выглядит глупо. Кроме того, нельзя указать, для каких именно целей вы завещаете свое тело. Вы можете указать только, для чего вы не разрешаете его использовать. Люди, чьи тела Говер и Коркоран пластифицировали на протяжении всех этих лет, указали в анкете, распространяемой Университетом Мичигана, что не возражают против «перманентного сохранения», но не просили об этом специально.
Но я думаю еще и о другом. По-моему, не слишком разумно пытаться контролировать, что произойдет с твоими останками, если сам ты уже не можешь получить радость или удовлетворение от этого контроля. Люди, выражающие пожелания по поводу дальнейшей судьбы собственного тела, как мне кажется, не могут до конца согласиться с мыслью о небытии. Оставлять завещание, в соответствии с которым семья и друзья будут вынуждены ехать на берег Ганга или отправлять ваше тело в лабораторию в Мичигане, это способ продлить свое влияние на окружающих даже после собственной кончины. Мне кажется, это проявление страха перед уходом, несогласие с тем, что вы больше не сможете контролировать или даже просто участвовать в чем-то, происходящем в жизни. Я беседовала на эту тему с директором похоронного бюро Кевином Маккейбом, который считает, что распоряжения по поводу судьбы тела должны отдавать оставшиеся в живых, а не умирающий. «Это уже не их дело, что с ними будет после смерти», — говорит он. Хотя я не захожу в своих рассуждениях так далеко, я понимаю, что он хочет сказать: оставшиеся в живых не должны делать что-то, что им неприятно или слишком трудно. Горя и произошедших в жизни изменений и так достаточно. Зачем еще утяжелять эту ношу? Если кто-то хочет развеять прах близкого человека над морем с воздушного шара, пусть сделает это. Но если по какой-то причине это тяжело или невозможно, наверное, и не стоит это затевать. Маккейб считает, что желание семьи должно иметь приоритет перед желанием покойного. Координаторы программы пожертвования тел думают так же. «У меня был случай, когда дети не хотели исполнить завещание отца о пожертвовании его тела, — говорит Ронн Уэйд, руководитель анатомического отделения на медицинском факультете Университета Мэриленда. — Я сказал им, чтобы они сделали так, как считают нужным, поскольку им дальше с этим жить».
Я видела, что происходило между моими родителями. Мой отец, который достаточно рано отошел от религии, просил маму кремировать его в простом сосновом гробу и не заказывать поминальной службы. Мама, несмотря на свои католические взгляды, согласилась на это, но потом очень об этом жалела. Какие-то малознакомые люди упрекали ее в том, что она не устроила прощальной церемонии (отца многие в городе очень любили). Маме было стыдно и неприятно. Следующим источником дискомфорта стала урна. С одной стороны, католическая церковь настаивает на захоронении даже пепла, с другой стороны, мама сама не хотела хранить урну дома. Папа оставался в шкафу год или два, но в один прекрасный день, не сказав ни слова мне или брату, мама закопала урну на участке кладбища рядом с тем местом, которое зарезервировала для самой себя. Сначала я была на стороне отца и не понимала, как она могла не уважать его решение. Но когда поняла, насколько тяжело для нее оказалось выполнить эту его последнюю просьбу, я изменила свое мнение.
Если я завещаю свое тело для медицинских исследований, мой муж Эд будет представлять себе меня на лабораторном столе и думать о том, что со мной могут сделать. Для многих людей в этом нет ничего особенного. Но Эд очень чувствителен ко всему, что касается тел, живых или мертвых. Он отказывается носить линзы, поскольку они будут касаться его глаз. Я вынуждена смотреть телепередачи на медицинскую тему только тогда, когда его нет дома. Когда я рассказала ему, что несколько лет назад подумывала о том, чтобы завещать свой мозг Гарвардскому банку мозга, он с ужасом затряс головой: «Никакого мозга банков, никакого мозга банков!!!»