Кадеты и юнкера в Белой борьбе и на чужбине
Шрифт:
В порту я совершенно не помню кадет-киевлян. Они держались отдельной группой. Их не было с полуротой 1-й роты, и от подвод они куда-то ушли.
К вящему благополучию охваченной паникой массы беженцев военного и гражданского звания, красные повстанцы не штурмовали порт и, с уходом английских моряков на крейсер, в порт не проникли, так что происходившая в нем бестолочь эвакуации продолжала протекать своим порядком. Англичане, в благодарность за боевое сотрудничество кадет с их отрядом (хотя прямых боевых действий не было, был неумелый пулеметный огонь по порту и абсолютно неорганизованный ответный огонь одиночных стрелков-пулеметчиков по красным), разрешили корпусу погрузиться на крейсер. В совершенно незнакомом большом порту, в обстановке творившихся тогда хаоса, паники, отсутствия всякого руководства, в лабиринтах нагроможденных тюков, ящиков, подвод и даже орудий очень легко было отбиться от своих, что и случилось со мною.
Я потерял связь с остальными кадетами и наших подвод найти не мог. На мое счастье, меня заметил проходивший
– Кадет, что вы тут делаете? – окликнул он меня. – Ваши давно уже на крейсере, который может скоро отойти, спешите же туда! – И он указал мне направление к крейсеру.
Поблагодарив его, я в указанном направлении и поспешил. «Церес» стоял невдалеке, пришвартованный к стенке. С крейсера на мол был спущен узкий бортовой трап, возле которого на молу стоял английский часовой. Вид у меня, в песочного цвета балахоне, заменившем кадетскую шинель, с винтовкой на ремне и с аккуратно упакованной шкатулкой в руках, очевидно, был мало кадетский, ибо часовой решительно преградил мне дорогу к трапу. Английским я не то что не владел, но ни единого звука не знал, а потому только настойчиво внушал часовому, указывая пальцем на свою грудь: «Кадет! Кадет!» – а потом указывал на палубу крейсера. Напрасно… Ни единый мускул не дрогнул на лице часового. Ни на четверть шага не отступил он от трапа. Выручил тот же офицер, который, видимо, наблюдал за тем, понял ли я его, где стоит крейсер.
– Кадет, отомкните штык! – улыбаясь, сказал он.
Спасибо ему: это была моя первая «вооруженная» погрузка на корабль, да еще военный. Теоретически я знал, что нельзя грузиться с примкнутыми штыками, но в этот момент вся теория, не имевшая практики и навыка, совсем испарилась из моей головы. Не заставил повторять мне ценных указаний и в два счета отомкнул штык и примкнул его острием вниз. И сразу же часовой сделал шаг в сторону и рукой указал мне на трап. Довольный таким исходом, я стал подниматься. Но тут случилось нечто неожиданное: коротким, ловким движением часовой выхватил из моих рук шкатулку, и она, описав большую дугу, навеки погрузилась в море. А в ней были деньги, портреты родных и все близкие кадетскому сердцу сувениры. Вслед за мной поднимался кто-то из отставших товарищей – и его узелок постигла та же участь. Таким образом, картины погрузки, как организованной единицы, я не наблюдал. Характерно то, что потом, за все время моей кадетской жизни, кадеты никогда в своих дружеских беседах отдельных лиц или групп не говорили на тему об эвакуации. А если и заговаривали, то в очень общих и поверхностных чертах. Даже когда к нам присоединились отступавшие через Румынию, имевшие настоящие бои с красными, перенесшие во много раз больше нашего и проявившие воинскую доблесть, даже по прочтении приказа Российского военного агента в Румынии генерала Геруа о награждении отличившихся героев Георгиевскими медалями и крестами, мы воодушевленно поздравили наших героев, но разговоров об отступлении через Румынию было очень мало.
Впоследствии организатор боевых действий кадет под Зельцами и Канделем, наш воспитатель капитан Реммерт, преподавал у нас рисование. Глядя на него, преподававшего такой «мирный» предмет, у меня неизменно возникала мысль: по внешнему виду совсем не воинственный, а вот поди – герой!
Впоследствии оказалось, что не я один мог оказаться не на крейсере: большая группа в 127 человек (42 кадета Одесского корпуса, 75 – Киевского и 10 человек воспитательско-административного персонала: 7 – Одесского и 3 – Киевского корпусов) на крейсер не попала. Все же эта группа была подобрана иным способом и позже присоединилась к основному ядру, бывшему на «Цересе», состоявшему из 84 кадет и 10 человек персонала, во главе с командиром 1-й роты полковником Самоцветом Одесского корпуса и 20 кадет и 18 человек персонала Киевского.
Прошло пятьдесят лет со дня трагедии нашего корпуса. Многое из памяти выветрилось, но и то, что сохранилось, при воспоминаниях вызывает тяжелую боль и вопрос: «Почему это так случилось и кто во всем виноват?»
А.М. Росселевич в своих воспоминаниях описал отход нашего корпуса из Одессы в Овидиополь, двукратное путешествие по льду лимана в Аккерман и дальнейшее участие 1-й роты в боях с красными и чудесное спасение кадет этой роты. Кадет-полочанин М.А. описал возвращение части кадет 2-й роты с полковником Овсянниковым в Одессу и непродолжительное пребывание кадет в корпусе на положении почти военнопленных.
94
Этот фрагмент написан бывшим кадетом Н.Г. Смирновым.
В то время я был кадетом 2-й роты – 5-го класса, 1-го отделения.
1 февраля 1920 года жутко было проходить по улицам Овидиополя: впечатление было мертвого городка. На людных и шумных еще вчера улицах никого не было.
Поскольку наш корпус в Овидиополь пришел последним, у нас не было возможности расположиться всем в одном здании. Расположились как смогли. Наше отделение и некоторые кадеты других отделений 2-й роты волей судьбы попали в помещение местной, бездействовавшей в то время почты. Никто не знал, где кто находится, а о численном составе не приходилось и говорить. С момента выхода из родного здания никто не знал, сколько человек выступило в «ледяной поход на Румынию».
1 февраля, ранним холодным утром, остатки 2-й, 3-й и 4-й рот, при оставшихся в незначительном
Под конвоем разъезда мы прибыли в Большую Аккаржу, где нас всех поместили в здании школы. Помещение было теплое, с достаточным количеством соломы для ночлега. В селе уже действовали сельсовет и комитет бедноты, что я видел по вывескам и красным флагам. Несмотря на наличие советской власти, немцы-колонисты нас накормили, после чего, от усталости и переживаний свалившись на солому, мы заснули мертвым сном. Рано утром 2 февраля двинулись дальше, но не через Люстдорф и Большой Фонтан, а по другой дороге на Одессу. Во второй половине дня где-то на дороге были опять встречены красными и приведены на заставу, находившуюся на 8-й станции трамвая.
У заставы нас продержали довольно долго и потребовали, чтобы все стали поротно. Пользуясь своим небольшим ростом (я был на левом фланге 2-й роты), я со своими двумя друзьями, такого же роста, как и я, пристроился к 4-й роте. На заставе воспитателей и несколько кадет 2-й роты задержали. Как позже выяснилось, задержанных через некоторое время освободили. После «чистки» у заставы в сопровождении «почетной охраны» двинулись дальше и около 4–5 часов дня подошли к зданию корпуса… увы, уже не нашему. У ворот стоял часовой с красным бантом. На большом плацу задержались. Появился комендант, который предложил всем имеющим родственников в городе зарегистрироваться и идти домой. Предполагая, что значат и чем пахнут все эти регистрации, я со своими двумя друзьями незаметно пробрался в директорский садик, а оттуда, через забор, выходивший в сторону ипподрома, не спеша направился по трамвайной линии к городу. С наступлением сумерек я неожиданно появился дома. Это было Сретение – 2 февраля 1920 года. Дома в квартиру меня не впустили до тех пор, пока я не отмыл с себя всю грязь и не переменил все бывшее на мне белье и платье. Сытно поев, улегся спать в тепле и на чистой постели, впервые за недельное путешествие. Через два дня меня свалил сыпной тиф. Оправившись после тифа, стал приспосабливаться к новым условиям жизни. Попутно вспомнилось, что сыновья корпусных воспитателей, которых в моем отделении было трое – Орлицкий, Смирнский и Буздижан, – с корпусом на Румынию не отступали, и о судьбе двоих кое-что узнал: сын полковника Орлицкого вместе с матерью и сестрой уехали к родственникам в Белую Церковь, где сын был арестован, Ростик Смирнский был арестован и расстрелян в Одессе, а о судьбе Бориса Буздижана ничего узнать не удалось.
Со временем число наших кадет в Одессе уменьшалось: некоторые куда-то переезжали, чтобы войти в новую жизнь и устроиться на работу, некоторые были арестованы и если и не ликвидированы, то сосланы на долгие годы. Борис Лисаневич 3-го, моего отделения был в балете Одесского оперного театра и, получив контракт, смог выехать в Англию. Ходили слухи, что он был балетмейстером в Нью-Дели (Индия).
Состав офицеров-воспитателей во время Первой мировой войны часто менялся. Так, у меня в первом классе воспитателем был всеми любимый Петр Петрович – полковник Шеншин [95] . Он был назначен командиром сначала 2-й, а потом 4-й роты. Вместе со своим сыном [96] в начале 1918 года поступил в Добровольческую армию, потом возвратился в Одессу и, после выселения всего корпусного персонала из корпусных зданий, имел одну комнату на Пироговской улице и работал ночным сторожем на Пересыпи. Не помню, когда Петр Петрович выехал из Одессы в Центральную Россию, где тихо ушел из жизни.
95
Шеншин Петр Петрович, р. в 1864 г. В службе с 1884 г., офицером с 1886 г. Полковник, командир роты Одесского кадетского корпуса. В Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода в штабе армии, до 30 марта 1918 г. начальник политической части того же штаба. В Вооруженных силах Юга России; до января 1920 г. Ставропольский вице-губернатор. Остался в Одессе. Умер в Центральной России.
96
Шеншин Петр Петрович, р. 15 августа 1897 г. в Одессе. Одесский кадетский корпус (1915), Михайловское артиллерийское училище (1916). Подпоручик (поручик) 30-й артиллерийской бригады. В Добровольческой армии. Участник 1-го Кубанского («Ледяного») похода в 3-й отдельной батарее. Во ВСЮР и Русской Армии в Корниловской артиллерийской бригаде до эвакуации Крыма. Галлиполиец. В феврале 1921 г. в 1-й батарее Корниловского артиллерийского дивизиона. Капитан. В эмиграции в Югославии, с 1 мая 1920-го по 1 июня 1935 г. эконом и помощник заведующего хозяйством Первого Русского кадетского корпуса. После 1945 г. в США, с 1948 г. секретарь Союза Первопоходников. Умер 21 сентября 1980 г. в Бурлингейме (США).