Кадеты императрицы
Шрифт:
Принц находился в таком настроении, что его все раздражало. Это относительное пренебрежение тоже болезненно било его по нервам. Он стал угрюм, раздражителен, несносен, так что все начали сторониться его.
Вначале оккупация Испании войсками шла довольно мирно. Испанцы вообразили себе, что французы явились защищать интересы последнего принца Астурийского против его отца, короля Карла IV, которого народ также сильно ненавидел, как любил его сына. Поэтому они очень радушно встретили французские войска и предоставили им право занимать города. Но вскоре благодаря хитрости и недостойным уловкам французы завладели
Жители страны все еще продолжали заблуждаться и не оказывали ни малейшего сопротивления. Дела не было никакого, и потому адъютанты Мюрата большую часть времени проводили за азартными играми, рискуя крупными ставками.
Новару страшно везло, Невантер проигрывал, Рантиньи тоже, Орсимон играл с переменным счастьем, Мартенсар не знал хорошенько, выигрывает ли он или проигрывает — у него было так много денег, — он с неизменной готовностью ссужал их своим проигравшимся товарищам. Однако Микеле де Марш и Гранлис сторонились его по недостатку денег, а может быть, и по иным причинам.
1 мая 1808 года маршал Мюрат занял Мадрид, но в тот же день вспыхнуло сильнейшее восстание. Полились целые потоки крови. Вскоре вся Испания оказалась охваченной мятежом…
Все средства были хороши: предательство считалось священным, а самая отчаянная бойня — благословенной свыше. Монахи-фанатики заранее отпускали убийцам их грехи, проповедывали самые отчаянные репрессии, одобряли пытки и при случае сами подавали пример: вешали, жгли и распинали на крестах между двумя молитвами. Чувствуя такую сильную поддержку и видя такой пример, получая отпущение грехов и благословение, население с фанатизмом предавалось кровавой расправе и жесточайшей бойне.
Народ защищал свою родину от вторжения неприятеля, но защищал ее с варварством дикарей, с коварством и беспощадной, мстительной жестокостью. Все, от мала до велика, как женщины, так и старцы и дети, каждый по своим силам, принимал участие в этой борьбе и в истреблении ненавистных французов. С помощью ложных указаний они ввергали их в западни, многообещающими улыбками и взглядами заманивали их на свидания, дарившие им смерть.
Мюрат с первых же дней предупредил своих офицеров:
— Берегитесь женщин, избегайте ласк, как бы они ни были заманчивы; знайте, что, лаская одной рукой, они другой способны заколоть. Не пейте местного вина; знайте, что оно дурманит мозг и может в три дня довести до исступления самую крепкую голову. Не пейте и не любите! Вот вам мой совет, если дорожите жизнью.
Вначале все остерегались, но потом, с течением времени, этот мудрый совет был совершенно позабыт.
Наконец и Мюрат, взбешенный своими несбывшимися надеждами на получение от Наполеона испанской короны, которую император приберег для своего брата Жозефа, подал в отставку и двинулся обратно во Францию, где его ожидала в возмещение неаполитанская корона. Перед этим он предложил всему своему штабу, в том числе и «кадетам императрицы», следовать за ним в Италию, но почти все отказались от этой чести и предпочли остаться в действующей армии.
Их с радостью зачислил в свой штаб маршал Ланн, принявший на себя звание главнокомандующего.
Борьба в Испании разыгралась сильнее прежнего. Ненависть народа и жажда мести достигли своего апогея. Все было пущено в ход: нож из-под
Вандейцы пользовались кустарником в виде засады и оврагами, в которых они устраивали французам самые гибельные засады, после чего разбегались в разные стороны и оставались неуловимыми, тогда как долина после их бегства оказывалась залитой кровью и усеянной убитыми и ранеными французами.
Ланн так же, как и Мюрат, счел своим долгом предупредить войска о грозящих им опасностях и советовал быть осторожными; но ведь люди ко всему привыкают, а когда живешь среди постоянной опасности, то перестаешь и верить и остерегаться; поэтому многие французы стали жертвой западни, которой они могли бы и избежать.
Одним из первых пал Рантиньи. Страстный поклонник прекрасного пола, он страдал от отсутствия женщин. Покидая Париж, он утром горячо прощался со вдовушкой Лескен, в полдень — с Солтен, а вечером — с Софи ла Прюн. Но то было уже давным-давно! Рантиньи было страшно тяжело, тем более что юные кастильянки и арагонские женщины поражали изяществом и гибкостью стана, красотой стройных ножек и своей страстной, вызывающе заманчивой красотой, полной неги и чарующей прелести.
Противостоять такому соблазну было более чем трудно, а между тем приходилось, потому что эти дивные создания были еще яростнее и демонстративнее в своей ненависти, чем мужчины. При встречах с французами они с остервенением плевали на землю, а если держали себя таким образом, что подавали повод и надежду следовать за ними, то делали это в большинстве случаев лишь для того, чтобы заманить врагов в ловушку и потом предоставить их ножевой расправе мужей или любовников. Скверное дело!.. Но Рантиньи был как на горячих угольях. Желания дурманили его мозг и заглушали голос предосторожности и рассудка.
Настал день, когда он не выдержал и поддался искушению. Это было утром, в середине февраля 1809 года, в окрестностях осаждаемой Сарагосы.
То была ужасная, легендарная осада. Все население города встало единодушно на защиту родного города. Дети, женщины, старики — все взялись за оружие. Город помимо своих стен был защищен укрепленными монастырями, амбразуры и бойницы которых украсились пушками.
Улицы покрылись баррикадами, чуть ли не во всех домах вырабатывали порох, лили пули, начиняли ядра. И хотя жители Сарагосы были неопытны в военном деле, но зато они сходились в единодушном, пылком намерении: отстаивать свой город до последней капли крови.
Экспансивнее всех в деле самообороны и самозащиты были крестьяне соседних деревень, укрывшиеся в городе вместе со своими семьями и скотом. Они расселились по всем кварталам, живя скученно, держа скот в том же жилом помещении, где проживали сами, грязные, неопрятные, покрытые паразитами и различными накожными болезнями, как следствие нечистоплотности. Они доходили до того, что все отбросы оставляли тут же, в помещении, и даже не погребали покойников, умиравших от эпидемий, не замедлившей развиться в этой ужасной антисанитарной обстановке.