Кадеты императрицы

Монтегю Морис

Он хохотал, но другие злились, зажимали себе уши и кидали в него картофельной шелухой. Орсимон, смеясь, отбегал в сторону и продолжал свои гастрономические перечисления. Таким образом он один-единственный так или иначе вносил нотку оживления и разнообразия в уныло-трагическое настроение этих молодых людей, мечтавших о славе, а в результате получивших лишь стыд и измену.

Ночь проходила, брезжил холодный, мрачный рассвет, барабанный бой поднимал на ноги истомленных людей и тащил их длинной, змеевидной лентой по промерзшим дорогам.

27 января 1807 года

после нескольких легких стычек произошло крупное, решительное сражение в окрестностях Эйлау.

Полк Оверна не принимал непосредственного участия в предварительных стычках. В утро сражения под Эйлау он находился совершенно в том же настроении, как во время битвы под Йеной. Он состоял из тех же офицеров и тех же враждебно настроенных солдат, в рядах которых царило то же сумрачное настроение и по временам раздавались злорадные угрозы на австро-германском наречии. Офицеры делали вид, что не замечают настроения своих солдат и не слышат их угроз, опасаясь того, что малейшее замечание способно вызвать взрыв открытого возмущения и залп картечи в спину. Они ожидали момента вступления в бой в полной дезорганизации, не ведая, что за ними неотступно следит недремлющее око Наполеона, мысленно решившего их судьбу.

Часов около восьми русские открыли огонь, но на него с живостью отозвалась французская артиллерия. Русские войска расположились перед французскими в виде полукруга. Маршал Даву должен был занять правый фланг французских войск, тогда как маршал Ней должен был занять левый; но при начале атаки они отсутствовали. Офицер главного штаба, зорко наблюдавший в бинокль с высокой колокольни, узрел наконец их приближение. Тогда Наполеон бросил свои войска в центр, и битва закипела вовсю.

В пылу сражения, заметив, что корпус Даву слабеет под натиском врага, значительно превышавшего его численностью, Наполеон распорядился послать ему на подмогу 1-й и 2-й иностранные полки д’Оверна и Изембурга.

Подхлестываемые своими командирами, полки двинулись вперед, но двинулись вяло.

Ла Тур д’Оверн получил приказ занять один из холмов, расположенных среди поля битвы, и удержать за собой эту позицию во что бы то ни стало. Он звучно крикнул: «Вперед!» — сопровождая свой возглас красивым жестом; командиры и капитаны повторили за ним этот возглас, унтер-офицеры выказали полную готовность слепо повиноваться приказаниям, но зато солдаты отнеслись более чем холодно.

Первый батальон был тотчас окружен казаками. Ла Тур д’Оверн был ранен шашкой в плечо, выбит из седла и тотчас же перенесен в походную амбулаторную палатку.

Команду принял граф де Пиенн; он выказал массу энергии и сумел подбодрить солдат; в дело вступили другие батальоны, правда, без энтузиазма и без радости, но все же повинуясь команде. Однако, находясь на поле битвы, под открытым огнем, они дрогнули, а у подножия холма окончательно смешались. Холм был занят русскими гренадерами и артиллерией, открывшими нещадный огонь по всей линии.

— Солдаты! — восторженно крикнул граф де Пиенн. — Смелые, дружно вперед! На вас смотрит вся армия! За Францию! Да здравствует император!

Он

наэлектризовал бы подобным возгласом всю французскую армию, австрийцы же остались равнодушны и продолжали с опаской оглядываться назад. Но так как залпы неприятеля образовали значительные прорехи в их рядах, то в конце концов это озлобило их и заставило дружно отстреливаться.

Перестрелка продолжалась. Пули и картечь свалили нескольких офицеров: одни были ранены в грудь, иные же в спину… в общей суматохе не было времени разбираться.

Озлобленные и разъяренные солдаты кинулись, наконец, в штыки. Злоба и жажда мести подбили их на чудеса храбрости.

Гранлис, Невантер, Микеле, Тэ, Иммармон, Новар, Орсимон, Прюнже, Рантиньи и Мартенсар, с оружием в руках, с горящими глазами, чуя смерть, грозившую им отовсюду, спереди и сзади, обернувшись к своим рядам, взывали к делу чести, долга и славы своих вчерашних убийц и сегодняшних солдат.

Кантекор и сержанты поступали иначе: они воодушевляли нерешительных энергичными ударами приклада и ноги.

Вот при каких обстоятельствах солдаты браво прошли под перекрестным огнем, захватили холм, словно разъяренным вихрем смели с него неприятеля и завладели орудиями.

Рантиньи получил резаную рану в лоб. Возбужденные, вспотевшие, еле переводя дыхание, его товарищи окружили своего командира, ожидая новых приказаний свыше. Но приказа не получалось. Плотно сжавшись на захваченном возвышении, оба полка представляли теперь живую мишень для всех орудий и ружей неприятеля, и не прошло нескольких минут, как картечь и пули стали градом осыпать этот злополучный холм.

IV

Положение становилось невыносимым; необходимо было или оставить занятую позицию, или же немедленно получить подкрепление и приказание.

Наполеон, стоя на своем возвышении, видел все это и в полной мере оценил настоящее положение обоих полков. Обернувшись к Бертье, он, не говоря ни слова, указал на них жестом.

— Вечная память! — прошептал начальник главного штаба.

— Аминь! — отозвался Савари.

Между тем полки Оверна и Изембурга все еще не теряли надежды на спасение; выстроившись в два каре, они продолжали мужественно и безостановочно отстреливаться. Пользуясь покатостью подъема, русская кавалерия попыталась взобраться на холм, но встретила резкий отпор. Вскоре холм окружила цепь убитых, всадников и коней, составляя род непреодолимого кровавого окопа.

Холм сверкал непрерывными молниями и окутался дымом, словно таинственной завесой…

Наполеон задумался. Эти люди умирали смертью храбрецов, и это вызвало в нем чувство невольного уважения. Он мог еще спасти их: стоило только послать им в подкрепление гусар Лассаля, стоявших в бездействии за его спиной; но он не шелохнулся.

Потом его внимание было отвлечено другими пунктами битвы. Его взгляд задержался на мгновение на кладбище Эйлау, служившем ареной отчаянной бойни. Мгновение — и император сорвался с места и поскакал туда в карьер, сопровождаемый своим штабом.