Кадота: Остров отверженных
Шрифт:
– Я? О, нет. Я не собираюсь ничего делать. Если щенки сблизятся, я им позволю. Если нет… Не мое дело вмешиваться в это.
Он пожимает плечами, проводя рукой по своим темным волосам. На секунду я забываю о протесте и просто наблюдаю за его действиями, любуясь юношескими загорелыми чертами.
– … Можно я иногда буду брать Гарва на охоту с Гайей?
– Естественно, нет. Это мой волк.
Я сразу смутилась от его резкости,
– Ой, не надо так мило расстраиваться! – Зор разражается смехом. – Конечно, ты можешь брать его в любое время, Дар! Зачем вообще спрашиваешь?
Ночь Бдения
Великое Бдение, ежегодная традиция деревни – особая церемония. Из-за нарастающего волнения я неловко оступилась на каменистой тропинке, возвращаясь после школы.
Не удержавшись, споткнулась и рухнула на колени, острая боль пронзила меня, как вспышка.
Я едва сдержала вскрик, грозивший сорваться с губ. В нескольких шагах позади меня плелись соученики. Их гиканье достигло моих ушей.
Среди десятков наблюдателей выделилось одно лицо. Мой друг бросился ко мне с пронзительной, как у ястреба, решимостью в рассенских глазах.
Зор опустился на корточки возле меня, не обращая внимания на мои заверения в том, что это всего лишь царапина. Его взор изучал место ссадины на коленке в безмолвной раздумчивости.
Из кармашка рюкзака он извлек компактную, хорошо набитую аптечку. С точностью лекаря обработал рану на моем колене и, наложив повязку, забинтовал ее.
От его прикосновения по моей ноге поползли разряды тепла. Длинные пальцы юноши проследили путь от колена до бедра, проверяя, нет ли других шрамов. Кожа нагревалась в тех местах, где он прикасался.
Наши глаза на секунду встретились, его безучастный взгляд завладел моим, и в мыслях промелькнула растерянность.
– Пойдем, провожу тебя до дома, – наконец вымолвил он.
Кивнув в знак согласия, я позволила ему поднять себя на ноги, перебросив руку через его плечо для поддержки.
Собравшиеся поглазеть школьники с хищным вниманием наблюдали за тем, как мы уходили, и их ропот становился все громче в своем неприкрытом любопытстве.
"Такой преданный пёсик…" – насмешливо сказал кто-то. "Она его ни капли не заслуживает".
Согласна.
С наступлением сумерек воздух наполнился тихим гомоном. Детей уводили в
На самой площади царила тишина, как в беспросветные зимние вечера: ни разговоров, ни дружеских бесед – только приглушенные вздохи и немые молитвы. В эту ночь все мысли были обращены к тем, кого в течение десятилетий забирали из своих домов проклятые гончие.
В центре пылал огромный костер, отбрасывая длинные тени на собравшихся.
Зоран занял свое место у огня, его лицо было лишено каких-либо эмоций. Я могла только догадываться, о чем он сейчас думал. Была причина, по которой с пяти лет он жил лишь со своей бабушкой Мирой. Его родителей тоже забрали. Никогда не решалась расспрашивать его о подробностях. Но однажды, когда нам было лет по десять, я все же спросила. После этого он на несколько дней заперся в своей комнате. Я дала себе клятву с тех пор не поднимать эту тему.
Староста деревни, звавшийся Бакаром, сгорбленный, как вековой кактус, вышел вперед. Его надтреснутый голос эхом разнесся по всем уголкам деревни, когда он стал перечислять имена ушедших с гончими на протяжении полусотни лет. Это были единственные списки, которые сохранились после великой песчаной бури полвека тому назад.
Один за другим звучали воспоминания об ушедших, пересказывались истории, смахивались слезы. Это и было Великим Бдением.
Я не хотела идти на церемонию в этом году. Не было желания присутствовать и у мамы, показывать всем свое заплаканное лицо. Но Зор захотел посетить костер вместе со мной. На протяжении всей прошлой недели он убеждал меня, что я обязательно должна быть там, чтобы почтить память отца.
Я обижалась на его слова тогда, из которых следовало, что он больше не относит его к живым, а Зор лишь напоминал, что для нас это неизбежный факт. И это правда… Ведь никто не возвращается, когда его забирают гончие.
Когда мы добрались до места, костер уже вовсю пылал, и люди молча скапливались вокруг него.
Многие приносили с собой вещи того, кого они потеряли: одежду, книги, наиболее любимые человеком предметы – и бросали их в огонь. Традиция.
Я ничего не принесла. Не потому, что не захотела почтить традицию, нет. Просто я больше никому не позволю забрать что-либо папиного от меня.
Зоран знал это, поэтому и захватил рабочие перчатки моего отца.
Я слабо улыбнулась ему и кивнула, когда тот взглянул на меня в подтверждение.
Без него рядом становится холоднее. Пылающий огонь постепенно согревает меня, но я все равно чувствую себя неуютно. Знаю, что многие собравшиеся бросают на меня недовольные взгляды, видя, что я не принимаю участия в их священной традиции. Кто-то грубо пихает меня в плечо, кто-то кашляет возле моего уха.