Кадын
Шрифт:
Все это я вспоминала по дороге. Представить себе, как выберу сейчас коня, как сама его поймаю, я не могла. Арканить, конечно, умела, но одно дело поймать овцу, а другое — дикого, под седлом не бывавшего коня.
— Приуныла царевна, — подшучивал надо мною Талай. — Или о барс-коне вспомнила? Хороший конь. Уже не одного человека покалечил. Пастухи говорят, твой отец жеребенка парным мясом выкармливал, чтобы злой стал. Но ты не бойся, воин, найдем на него управу.
Я смутилась и не отвечала.
Чтобы попасть в долину, мы перешли по льду большую реку и поднялись на гору. Сверху урочище напоминало лодку.
— Вон там сейчас барс-конь табун водит, — махнул Талай рукой на дальние лысые холмы. — А ниже их кормят, но туда они придут только к сумеркам. Мы с тобой, Ал-Аштара, поедем лесом, не хочу их пугать, не хочу у кормовых мест брать. Согдай, беги к людям, собирай всех.
Она отвязала от седла снегоступы, спрыгнула и легко, где бегом, где скользя, пустилась вниз с холма. Мы двинулись лесом, обходя урочище.
— Скажи, царевна, откуда дует ветер?
— Сзади, коню в левую ногу.
— Не годится. Барс-конь близко не пустит. Будем обходить стороной. Время потеряем, зато не спугнем. Он вчера сразу понял, что не просто так я лошадей смотрю, — усмехнулся Талай, вспоминая встречу с конем, как с человеком.
— Ты хорошо его знаешь?
— Я-то хорошо, но и он неплохо меня изучил. Всегда догадывается, чего я хочу. Бывает, сам приводит ко мне больного. А если видит, что забирать иду молодняк, — в оба глядеть за ним надо.
— Отец говорил, пастухи боятся его, Талай. А ты не боишься?
— Барс-конь мне не враг, мы понимаем друг друга. Понимаем, что одному царю служим.
Талай говорил о коне, как о равном, как о приятеле, с которым то ли дружба связывает, то ли соперничество.
Еще проехали мы молча, потом снова спросил Талай, куда дует ветер.
— Спереди, в левое плечо коню.
— Вот, хорошо теперь, — кивнул конник.
Мы стали подниматься выше, забирая левее. Лес уже редел, снега становилось меньше. Наконец, мы вышли на открытое место, снег здесь был взрыт копытами, низкая, замерзшая трава чуть колыхалась на ветру. Наши кони тоже стали склоняться и щипать ее, как мы остановились.
— Выбирай, царевна, — по-хозяйски махнул рукой Талай. — Какой нравится?
Табун стоял поодаль, на границе с лесом. На низких ветках лиственницы развешено было сено, одни кони объедали его, другие выкапывали траву из-под снега, подросшие жеребята скакали возле матерей. Вожака определить было нетрудно. Он оказался пегим: белое пятно молоком растеклось по холке и спине, коснулось хвоста, но не достигло ног, иначе его жеребенком еще забрали бы из стада — у белоногих копыта хрупкие. Но вожак был силен, широк грудью, с длинными передними ногами, большой головой, словно из камня выточенной, и злыми глазами, и хотя он мирно пасся, не вскидывался, не стриг ушами, я понимала, что ничто не уходит от его внимания.
Я оглядела молодых коней. На свое знание я не надеялась — чутья на них у меня не было. Потому попросила своего ээ, чтобы ответил: какой конь — мой.
Только сделала это — вожак встрепенулся. Будто ветер прошел по табуну. Все отвлеклись от еды, задвигались. Фырканье вожака доносилось до нас. Табун медленно принялся уходить между деревьями, а вожак оставался на месте, не спуская с нас глаз.
Талай спросил:
— Ты сделала
— Я попросила своего духа найти мне коня, — призналась я неохотно, ожидая, что Талаю не понравится это.
Но конник рассмеялся:
— Сильный дух у тебя, Ал-Аштара! С таким легко получим, что надо. Давай гнать их под гору.
Он свистнул и пустил своего коня наперерез табуну. Скоро спины коней замелькали между деревьев и топот загудел по горе. Лесок здесь был лиственный, прозрачный, и я ясно видела, как понесся этот живой златогривый ветер, сбивая плотнее клин. Я пустилась за ним. Раздался голос рожка Талая — он сзывал табунщиков в урочище.
Лесок кончился, и я увидела, что кубарем лечу вниз с холма вслед за клином, мчавшимся, как единый зверь. Только вожак бежал поодаль, легко обгоняя или вдруг отставая, забегая с разных сторон, подгоняя своих. На меня он не смотрел, его волновал Талай. Вдруг, круто изогнув шею и прижав уши, барс-конь начинал приотставать, наскакивая боком на Талаева коня, метя ему в ноги, но потом делал несколько сильных прыжков и догонял табун.
Тут я заметила, что в клине что-то неладно. Как в котле, прежде чем закипеть похлебке, всплывает вдруг один пузырь, так там вспрыгивал один какой-то конек — то круп его, то выгнутая спина появлялись выше других, но потом он так же мчал дальше.
Мы катились, и я уже видела двоих всадников, поднимавшихся слева наперерез табуну. Тут конек стал взбрыкивать сильнее. Он будто пытался на бегу сбросить что-то у себя со спины. Он мешал другим лошадям, табун стал распадаться, бег замедлился, а на конька напал ужас: он то и дело выгибался, совершал странные прыжки. Смятение охватило табун, вожак заржал, а потом метнулся, разбив клин, и стал выгонять коня прочь, кусая за ноги и холку. Конек еще брыкался, выгибал спину и крутую шею, но вожак выгнал его, и тот, обезумев, пустился по холму вправо, наперерез нам с Талаем, как пущенная стрела.
И тут я заметила на его спине моего ээ-барса.
— Йерра! Йерра! — закричала я и, подгоняя свою горную лошадку, развернулась за ним.
Сзади протрубил рожок, и я заметила, что конники снизу тоже развернулись в погоню. Скоро Талай нагнал меня. Он появился справа и что-то кричал, обгоняя. Но я не слышала. Ветер хлестал в лицо, выбивал слезы из глаз. Талай ушел вперед на своем коне: он мог быстро бежать, раскидывая длинные ноги, как птица — крылья. Мой же горняшка достиг предела своей выносливости. Я слышала, как тяжко хрипит он. Я тоже задыхалась, открыла рот, но не могла вздохнуть, из-за слез не разбирала дороги, сердце бубном гремело в моей голове. «Не догнать, — поняла я. — Поворачивай его, царь!» Но ничего не менялось.
«Чол!» — вспомнила тут я и — как вспышка молнии — увидела себя на спине рыжего коня.
Но видение тут же пропало. Обидой и яростью сдавило мою грудь. Я зажмурилась, пытаясь волей изгнать из себя чола, силясь представить себя на молодом коньке, но открыла глаза — он мчался к дальнему лесу, свободный, красивый.
И ярость покинула меня: я увидела, как он прекрасен, как легок — даже Талай не может нагнать его. Копыта его не касались земли, голова летела по ветру, легкая на длинной шее. И сам он был — ветер. Владеть таким конем нельзя, думала я. Взять в полон ветер — нельзя. Любоваться полетом птицы — вот что можно.