Кадын
Шрифт:
— Э, кто тут есть? — окликнули меня из тумана, и я пошла на голос.
Там горел костер, рядом была семья — двое молодых охотников, зевая и поправляя шапки, готовили коней, двое мальчишек крутились у огня, возле которого сидел их отец. Он-то и окликнул меня.
— Что ходишь, дева? А, ты замерзла! Садись сюда. Шеш, играть вздумали! — прикрикнул он на боровшихся мальчишек. — Несите воину шубу, совсем окоченела.
Я опустилась перед огнем, приветствовала его и протянула руки. Тепло обожгло, но не согрело. Я замерзла так, что не чуяла тела.
Мальчишки вылетели из шатра с большущей охотничьей
— Что вы делаете? — спросила я, согревшись.
Я замечала теперь, что все движения вокруг не случайны: мальчишки то и дело носили в шатер вещи, подбегали к отцу, шептали что-то на ухо и вновь бежали обратно.
— Какая большая у вас семья, приятно глянуть.
Охотник был рад похвале. Он еще был не стар.
— Не все сыновья мои, — сказал, показывая на одного старшего и одного меньшого мальчика, — вот брата дети. Другие мои, да малец еще с женой в стане остался. Мы с братом на пастьбу уходим, а жен оставляем, работать, видишь, есть кому. Среднего моего собираем. К Камке пойдет.
— К Камке? — удивилась я.
— Да. Весеннее посвящение, мальчишек всегда с праздника забирают.
Я забыла об этом. Охотник стал рассказывать еще о себе. Я слушала, мальчишки бегали, старшие приготовили коня и ушли в шатер. Эта легкая суета, чужая, простая и ясная жизнь, светлый голос охотника — все было мне приятно, все освежало, как вода из ручья. Я сидела тихо и радовалась.
Туман поредел, солнце поднималось, как вдруг с опушки послышалось странное пение. На окраине появилась процессия: несколько человек тащили повозку на двух колесах, в которой кто-то сидел. Коней вели сзади, без всадников. Все одеты были не по-нашему, и пение долетало чужое. Я не узнавала шествия.
— Что там? — спросила я, а охотник вдруг помрачнел и сплюнул:
— Тьфу, пронеси мимо. Не хватало их мальчишке перед дорогой. Это бурые лэмо кукол хоронят. Повернется же у людей в головах, чего только не делают. Ты, дева, удачу парнишке в посвящении насулила, а эти ничего хорошего не принесут, не знаю теперь, чему и верить. Пойду, огорожу его, — сказал он и ушел в шатер.
Я никогда до того не слыхала про лэмо. Первый раз столкнулась с ними, и предчувствие не шевельнулось во мне, так опустошена была я за ночь. Так и продолжала сидеть и мирно улыбаться, глядя вокруг. Рядом мальчишки ковыряли сажу со стенок котла и пальцами рисовали друг другу усы, о чем-то возбужденно шепчась. Мне стало смешно.
— Что вы делаете? — спросила я.
Они посмотрели на меня недоверчиво и переглянулись, не зная, можно ли мне ответить.
— Мы хотим попасть на посвящение, — сказали, наконец.
— Вы еще малы!
— А для того усы и рисуем, — сказал было один, но второй на него шикнул и ответил серьезно:
— Говорят, Камка не всегда замечает, берет тех, кто пришел. Мальчишки из соседнего стана так проходили.
— А если не выдержите испытание? Это же непросто.
— Мы сильные уже, — заверили оба. — Нам все так говорят: хоть завтра посвящайся.
Я не выдержала и рассмеялась, но тут же исправилась и сказала, что так все и есть.
— Только зачем вам так рано? Разве плохо быть детьми? Взрослые трудятся
— А надо мной все смеются, что маленький, — сказал один мальчик. — Вот я к Камке пойду, и он всем скажет, что я уже взрослый, большой и сильный.
— Кто — он — скажет?
Мальчик замялся. Они переглянулись. Потом пошептались. Потом второй, чуть постарше, сказал мне серьезно и даже строго:
— Женщинам нельзя говорить. Но тебе скажем, потому что ты — воин. Только обещай молчать.
Я кивнула со всей серьезностью. Тогда они оставили котел, подошли ко мне вплотную и, приблизив свои чумазые, усатые мордочки, прошептали:
— Камка на самом деле не камка. Это только девчонкам так говорят, чтобы не трусили. А камки на самом деле никакой нет.
— А кто есть? — спросила я тоже шепотом.
— Это самый великий воин. Он — Кам.
Я кивнула, пряча улыбку, и светлая радость озарила меня. Солнцерог поднялся над небом, и в какой-то прозрачной слабости я поняла, что сейчас, вот уже скоро, я покину людей и вновь возвращусь на кручу, к своей радостной доле.
Глава 19
Луковица
Много позже я узнала, как погиб Зонар: ээ-борзы забрали его, когда в долине появилась Очи. Столь велика была его страсть и, верно, огромна радость, когда он увидел ее, что духи спустили лавину, и она погребла охотника — его землянка была под склоном. Очи видела это, но не успела ничего сделать. Она искала, но духи открыли ей только горит и лук Зонара, а позже — останки мужа Антулы. Снег вынес их откуда-то сверху, где он погиб. Это была шутка ээ-борзы. Очи расскажет мне все это только однажды и запретит вспоминать когда-либо. На горит Зонара поставит свою накладку. Лук, прекрасный лук лучшего охотника, будет при ней всю жизнь.
Ильдаза жива и ныне; путь ее к Бело-Синему еще долог. В ту же осень она вышла замуж. Ее муж был менялой на осенних ярмарках, он получал шелк за то, что находили его старшие сыновья в земле, — краски и камни. Ильдаза стала ему второй женой и, говорили, была счастлива, живя в богатой семье. Войны избегла она, а после я сама спасла ее от смерти. Ильдазу бережет Бело-Синий.
Согдай тоже вышла замуж: я сдержала свое обещание и успела попросить отца о муже для нее. Уже через луну ее выдали за хорошего, вдового, немолодого воина. Отец рассказывал, что этот человек имел много скота и большие табуны, с которыми кочевал вместе со своими сыновьями и их семьями. Его шатру нужна была хозяйка. Он с радостью взял в жены деву, победившую на скачках, а мой отец дал за ней приданое — хорошего жеребца-полукровку. В станах они не жили, только на праздник спускались с дальних кочевий, и дурная слава не увязалась за Согдай на продутые ветрами степные склоны. Я думаю, она была счастлива покинуть всех и жить среди табунов. Я увидела ее снова только через несколько лет, за миг до ее воинской кончины.