Каин. Образы зла
Шрифт:
Бакелард, описывая свойства такого праэлемента, как огонь, напоминает им наше описание первоначальной природы человека Каина, который при определенных обстоятельствах может стать Моисеем. Философ видит в огне быстро меняющийся объект, то есть способный к внезапным превращениям, пароксизмальный. Он одновременно и интимный, и универсальный, он Бог с любовью, меняющийся на Бога с ненавистью и местью, ангел-хранитель, меняющийся на Бога карающего (Яхве). Если кратко: огонь символизирует собой основу этики, а точнее – ее элементарные понятия добра и зла.
Устраивать пожар и тушить огонь, причинять боль и избавлять от боли – это именно та смена полярно противоположных инстинктивных стремлений, которую обнаруживаем в ее экстремальном виде у пароксизмально-эпилептифорных лиц, у Каина, становящегося Моисеем, или у Моисея, который до этого был Каином. Наш пример 11 является парадигмой сказанному. Ведь так часто ежедневные
Пример 11. Поджигательница, медицинская сестра (случай предоставленный нам Г. Эленбергер).
Лина Вальдман, впоследствии сестра Бриджитта, является образцом того, как мстительная и злопамятная поджигательница может вдруг стать прилежной сестрой милосердия. Этот случай подробно описан моей сотрудницей Г. Эленбергер в Зондиане I, 1953 год [71].
Сообщить о семье Л. В. наша сотрудница смогла не так много.
Ее отец был машинистом паровоза, то есть имел профессию, типичную для пароксизмальных натур. Он постоянно находился в пути, так что дома практически не бывал. Иногда он злоупотреблял спиртным, но, как только ему грозило увольнение, сразу же отказывался от выпивок. Временами он был гневным, даже грубым, однако моральные нормы не нарушал и был предан своей жене. На основании этого мы должны рассматривать его как пароксизмальную натуру.
Зато мать она описывает как чрезвычайно авторитарную, выраженно параноидную натуру, просто мегеру. Кипя злобой, она рассказала о своей дочери следующее: с самого раннего детства Лина была ленивым, строптивым, лживым, злобным и завистливым ребенком. С отвращением на лице она рассказала, что ее дочь уже в десять лет читала иллюстрированные журналы, любовные романы, Шерлока Холмса и другое бульварное чтиво. Она была в их семье паршивой овцой. Мать возненавидела свою дочь, которая отвечала ей той же монетой. Эленбергер определяла эту садомазохистскую связь мать – дочь как «d'elire `a deux» [13] с зеркально дополняющими друг друга клиническими картинами. Также мы еще узнали еще и о том, что первый год жизни (начиная с пятого дня) Лина прожила у дедушки с бабушкой. Она постоянно плакала и была из-за этого совершенно невыносимым младенцем.
13
Сумасшествие вдвоем (фр.). – Прим. пер.
Ее брат производит впечатление шизоида, к своей сестре он относится враждебно.
Учительница Лины подчеркивает ее замкнутость и проблемы с концентрацией внимания. Пастор сообщил о ее патологической страсти ко всякого рода проделкам и выходкам. В своей семье Лина играла роль Золушки, в то время как ее брату – любимчику матери – было позволено все: занятия музыкой, в художественной студии и т. п. Все ее стремления к чему-то возвышенному тут же подавлялись. Первый выбор профессии у Лины – желание стать медсестрой – родителями был отвергнут. Тогда она стала учиться на белошвейку, однако учебу не закончила, став позже домработницей. В двенадцать лет она прочла письмо непристойного сексуального содержания, полученное ее братом. В шестнадцать или в семнадцать лет, поздно ночью она подверглась нападению какого-то молодого человека и была, правда, без изнасилования, жестоко избита.
Эленбергер делит историю жизни Лины на две фазы: 1) поджигательницы и 2) медицинской сестры. Описание двух этих фаз, данных автором, мы передаем дословно.
«В воскресенье, 13 февраля 1921 года, на улицах Цюриха царил проводимый там карнавал. Все улицы, трактиры и места увеселений до полуночи были заполнены людьми в карнавальных костюмах и масках.
Повсюду господствовало неописуемое веселье, которое затем постепенно начало спадать. Когда уже, примерно к трем часам утра, все немного успокоились, раздались крики: „Пожар! Горит!“ Однако на фоне праздничного веселья эти крики не воспринимались всерьез, и над ними даже посмеялись. Но они не было розыгрышем. В доме 57 по Акерштрассе действительно вовсю бушевал пожар. В этом доме жило четыре семьи, это около 20 человек, а в подвале дома находилась лавка по продаже бумаги. Такое впечатление, что злой рок преследовал этот дом: сначала отказал телефон, по которому хотели вызвать пожарных, затем сирена, которая оказалась неисправной и не издавала ни малейшего звука, к тому же погас стоявший
Можно представить, как переполошило Цюрих это несчастье, когда всем стала известна сенсационная новость – следствие однозначно установило, что причиной пожара был поджог. Экспертизой установлено, что возгорание произошло на лестнице между первым этажом и подвалом примерно в 2 часа ночи. Первоначально под подозрение попало множество лиц, и, как и положено в настоящем криминальном романе, полиция сначала пошла по ложному следу. Например, один из прежних жильцов этого дома, грубиян без стыда и совести, год назад, после крупной ссоры, был вынужден съехать, обещая при этом отомстить обидчику. Свои угрозы он повторил по телефону еще раз незадолго до пожара. Многие подозреваемые были арестованы, но затем освобождены. Как ни прискорбно, но все собранные доказательства их вины постепенно рассыпались в прах. Прошло уже семь месяцев после того страшного пожара, но его загадка все еще оставалась неразгаданной.
Но однажды в полицию Цюриха зашел один местный Шерлок Холмс, детектив В., который 15 сентября 1921 года, то есть семь месяцев спустя после пожара, сделал заявление, что он хочет открыть имя преступника – он подозревает в этом преступлении известную ему Лину Вальдман, официантку ресторана «У черных львов». В этом ресторане произошли один за другим два небольшие пожара – 31 августа и 6 сентября. Во время последнего из них бросилось в глаза странное поведение Лины Вальдман, которая не хотела помогать тушить огонь. Детектив В. указал и на то, что в этом пожаре, как и при пожаре на Акерштрассе, возгорание произошло на лестнице между первым этажом и подвалом. Также, что Лина Вальдман была в ссоре с официанткой, своей предшественницей, живущей возле того сгоревшего дома, и то, что Лина неоднократно ходила «на разведку» к месту жительства своей неприятельницы, что в карнавальную ночь между часом и двумя ночи она отсутствовала на работе, не дав своей отлучке вразумительного объяснения, а после возвращения она еще и очень нервничала (уходя из кафе, она переодевалась в одежду своей помощницы), и то, что впоследствии она проявляла повышенный интерес к месту, где был пожар, и, наконец, то, что эту Лину ее сотрудницы характеризовали как лживую и злопамятную личность.
Более тщательное расследование двух пожаров, случившихся в «Черных львах», лишь подтвердило высказанные подозрения. Владелец кафе считал Лину Вальдман слишком нервной: она постоянно прислушивалась к разговорам, ведущимся на кухне, поскольку ей казалось, что там судачат именно о ней, могла внезапно, без каких-либо оснований бросить работу и уйти в свою комнату, чтобы потом вернуться, но делать уже совсем другое; она была очень лжива, неуживчива, враждовала с двумя кухонными работницами и официанткой Розой, поскольку те, все трое, имели возлюбленных, в то время как Лина лишь пару раз сходила погулять с одним «милым», и больше с тех пор никто ее не приглашал.
Первый пожар, вечером 31 августа, начался вскоре после того, как Лина выглянула в окно и увидела Розу с ее возлюбленным, сидящими в кафе друг возле друга. Она смотрела на них не отрывая глаз, но в этот момент ее позвали. Она ушла, сказав, что уходит спать, а через некоторое время загорелись кровати обеих официанток. После второго пожара, утром 6 сентября, Лина долго не могла объяснить, где она была в момент возникновения пожара; зато позже выяснилось, что за несколько дней до него она собрала бумагу и картон и, сложив их под лестницей, лестницу облила бензином. Эти показания дал на нее ее хозяин, и полиция ее тут же арестовала. Спустя некоторое время она призналась, что оба пожара в «Черных львах» – дело ее рук: она, таким образом, хотела свести счеты с официантками, которые ее раздражали. При аресте бросалось в глаза то, что «она не испытывала ни малейшего раскаяния, наоборот, за каждым ее словом сквозила неудовлетворенная жажда мести». Это прекрасно видно по следующей выдержке, взятой из протокола ее допроса (9 сентября):