Каинова печать

Басова Людмила

Виктор немного помедлил у прилавка:

– Скажи, как часто ты здесь торгуешь, если я захочу еще чего купить?

– Да как наработаю, так и выйду. К воскресенью стараюсь, продать легче.

– Ну, до встречи тогда, Агаша-краса, длинная коса.

Встретились они раньше, да так неожиданно, что у Виктора впервые затрепетало сердце от радостного волнения.

Вечером того дня, что побывал на рынке, он почувствовал, что занемог. Болело горло, бросало то в жар, то в холод, как всегда во время простуды отзывалась болью нога. К ночи поднялась, видно, высокая температура, впадал в забытье, в нездоровый, беспорядочный сон. То являлся ему добродушный майор из КГБ, то бронзовое лицо

Рустама, а то зеленоглазая Агаша склонялась над ним с ласковой улыбкой. Так промаялся до утра, но и утро не принесло облегчения. Поэтому, открыв глаза и увидев Агашу в проеме двери, не поверил, прикрыл их снова, но видение казалось столь реальным, что заставил себя приподняться, сесть на лежанке. Живая, настоящая Агаша стояла перед ним, глядела изумленными глазами.

– Откуда ты, Агаша? Как оказалась здесь?

– К дяде своему пришла, Трифону Степановичу. А вы почему здесь?

– Приютил меня твой дядя, а сам в город по делам подался. А я вот приболел, – пожаловался Виктор. – Позавчера под ливень попал, промок весь.

– Так я вас вылечу, – оживилась Агаша. – У дядьки мед хороший припасен и травка всякая, и малина. Сейчас только чайник вскипячу.

От душистого травяного отвара действительно полегчало. Агаша подносила кружку к его губам, с ложечки кормила медом, и Виктор подумал, что после мамы Розы никто так не ухаживал за ним. Уснул, не заметил как, а проснулся, когда солнце клонилось к закату. Девушка сидела за столом на лавке.

– Агаша, я думал, ты ушла. Тебя дома не хватятся?

– Отец с матерью привыкли. Я по лесу долго гуляю, то бересту собираю, то какие сучки-задоринки. Есть такие, чуть поправь да подкрась, а из него уже зверушка выглядывает неведомая. Бывает, и заночую тут, у дядьки.

– Тебе бы учиться с таким талантом. Есть отделение – народные промыслы. В Москву бы поехать.

– У меня здесь учителя хорошие. А учиться мне нельзя, да меня и не примут.

– Почему это?

Агаша не ответила, перевела разговор на другое, подбросила в печь дровишек, поставила чугунок с картошкой, достала соленья из погреба.

– Бог мне послал тебя, Агаша, – растрогался Виктор.

– Бог и послал, – серьезно ответила девушка. – Ты как подошел к прилавку, так я и обомлела, потому что во сне тебя видела, да все никак не могла догадаться, где же мы встретимся, если я из деревни дальше леса никуда не хожу. А вот ведь не разминулись.

– Как это – «во сне»? – не понял Виктор.

И опять Агаша не ответила, только улыбнулась лукаво.

– Агаша, я бы твой портрет написал. Только, знаешь как? Обнаженную. Села бы ты на зеленую лужайку, обняла колени руками и положила на них голову. А волосы распущенные падали бы до самых ступней. И это была бы не откровенная нагота, а такая, что лишь угадывается, лишь дразнит. Назвал бы «Лесная нимфа», и любовались бы люди твоей красотой.

– Как же я перед мужчиной чужим оголюсь?

– Сама же говоришь – во сне видела, может, не такой уж чужой. А потом, перед художником, как перед доктором, обнаженной быть вовсе не зазорно. К нам в институт приходят мужчины, женщины, раздеваются и сидят, стараясь не шелохнуться, им за это деньги платят, а мы учимся рисовать человеческое тело. Но это учеба, и нам все равно, мужчина ли, женщина перед нами. Но если пошлет судьба художнику его Музу, это счастье. У всех великих были свои натурщицы.

Агаше разговор не понравился, Виктор не сразу это заметил, спохватился, замолчал.

– Никак на работу зовешь? – усмехнулась Агаша. – Спасибо, мне есть чем на хлеб насущный заработать.

– Ты не так поняла меня, Агаша. За работу платить надо, а мне пока и платить нечем. Я красоту твою запечатлеть

хочу.

– Я все же пойду домой, скажусь отцу с матерью, – засобиралась Агаша. – А завтра приду пораньше, тогда и подумаем… Ты поешь да поспи. Утро вечера мудренее.

И опять не спалось Виктору ночью, но уже по другой причине. От снадобья Агаши прошла боль в горле, поутихла в ноге. Но сама Агаша словно не уходила. Едва впадал в дрему, она тут как тут. Он то губы ее искал, то прижимал к себе. Желание обладать ею было так велико, что распирало, болело в паху. Любовный опыт у Виктора был небогатый. Со студентками связываться не рисковал, чуть что – пришьют аморалку, либо жениться принудят. Захаживал иногда к сорокалетней буфетчице Тамаре из кафе напротив института, которое они называли «забегаловкой». Сама пригласила, когда ему порции сосисок не досталось.

– Ты зайди к концу работы, проводишь домой, я здесь недалеко живу. У меня в холодильнике целый килограмм сосисок, себе припасла, но тебе отдам.

Похвалился ребятам, что вечером сосиски притащит, они, переглянувшись, заулыбались.

– Значит, мать-наставница тебя заметила? – спросил Гиви.

– Почему мать-наставница? – не понял Виктор.

– Потому, брат, что у нее не одно поколение студентов любовной науке обучалось. Но ты сходи, сходи.

Тамара накормила, угостила хорошим коньяком и сама предложила: «Оставайся, красавчик». Ни тогда, ни во все последующие разы у него самостоятельно не возникало желание переспать с этой женщиной, но она все брала в свои руки – в прямом и переносном смысле, то ободряя, то подсмеиваясь над тем, что Виктор, не такой уж юнец, до нее не знал женщин. Стараниями Тамары он удовольствие все-таки получал, но сам инициативы не проявлял, не смел первым раздеть ее и уложить в постель. Да и нетерпения особого не испытывал. Однажды, погладив его по груди, Тамара сказала:

– Смотри, шевелюра у тебя густая, а грудь почти гладкая, так, поросль. Вот Гиви до чего заросший, у него, по-моему, даже спина волосатая. – А когда ее рука скользнула ниже, подлила масла в огонь: – А у Рустама здесь все чисто выбрито. Говорит, обычай у них такой, брить надо.

Виктор вскочил оскорбленный.

– Ты что же, весь институт наш обслуживаешь?

– Дурачок! – не рассердилась Тамара. – Это вы меня обслуживаете. Кого выберу, тот и обслужит. Вот Васька мне не понравился, толстоват, а вы все трое красавчики.

Виктора покоробил цинизм Тамары, больше он не приходил к ней ни разу. Но и она его тоже больше не звала. Впервые он томился от желания близости с конкретной женщиной – Агашей.

Она пришла, как и обещала, утром.

– Господи, Агаша, Агаша… – повторял Виктор, будто в бреду.

Она подошла, потрогала лоб, увидела пересохшие, потрескавшиеся губы. Обеспокоилась:

– Плохо тебе? Горишь весь.

– Это не то, Агаша, не то.

Обхватил ее, притянул к себе, навалился всем телом, подмял под себя. Дальнейшее помнит смутно – вырваться не дал, как-то справился с одеждой, что-то разорвал, что-то стянул, но овладел, вломился в нее и в ту же секунду разрядился. А еще через секунду испугался: ведь он, по сути, изнасиловал Агашу.

– Агаша, Агаша, прости меня!

Она лежала с широко раскрытыми глазами, и слезы текли по щекам, капали на подушку. Затем поднялась, как могла, поправила на себе одежду. Поднялся и Виктор.

– Я не смог совладать с собой, Агаша, – твердил он.

Агаша молча сняла с лежанки серое байковое одеяло, свернула его.

– Куда, зачем? – опять испугался Виктор. Разодранная одежда, испачканное девичьей кровью одеяло – вещдоки, по которым можно упрятать его на долгие годы.

Агаша вытерла ладонью глаза, улыбнулась: