Как бы волшебная сказка
Шрифт:
– Ты скотина! Скотина! Слышишь? Скотина, не разговаривал со мной все это время. Скотина.
Он вернулся и рухнул на кожаный диван.
Питер хотел ответить, что тут они оба виноваты. Но вместо этого сказал:
– Ну что, полегчало?
Ричи плотоядно улыбнулся:
– Еще бы. Очень даже полегчало. Теперь я совершенно спокоен.
– Что ж, хорошо, потому что я хочу тебе сказать кое-что.
Ричи прищурился.
– Тара вернулась.
Ричи впился глазами в былого друга. Ничего не сказал. Секунду спустя снял очки, протер краем рубашки, снова надел и посмотрел на Питера.
Двое мужчин
5
Странно и таинственно, что я не могу безопасно для себя выпить десять бутылок шампанского; но, с другой стороны, само шампанское, если уж на то пошло, – вещь странная и таинственная. Если я пил напиток фейри, то и пить следовало бы по правилам фейри.
– С тех пор как ты ушла, мы здесь ни разу не были.
6
Честертон Г. К. Сказки (Из сборника эссе «All Things Considered» («Учитывая все», 1908).
– Да, – ответила Тара. – Мама с папой говорили, что вы перестали здесь бывать. Но мне здесь по-прежнему нравится.
Питер покачал головой:
– Слишком мучительно было приходить сюда.
Аутвудс – это сотни акров дуба, рябины и березы, остролиста и тиса, дрожащих на краю кратера древнего вулкана и смотрящих сверху на долину реки Соар; незапамятная часть Чарнвудского леса. В здешних горах можно найти древнейшие окаменелости. В здешней минеральной почве растут редкостные растения. Поражающие размерами галлюциногенные мухоморы с красно-белыми пятнистыми шляпками, окружающие серебристо мерцающие березы, сосут сахар из их корней и возвращают им минералы и воду. Деревья сообщают энергию лесу. Это таинственное, странное место, где царит мрачная, наэлектризованная атмосфера, попеременно то тревожная, то расслабляющая. Земля разносит эхо шагов.
Тара всегда говорила: туда надо ходить, если обладаешь пылким воображением.
Или же все это всего лишь выдумки, и Аутвудс – просто обыкновенная часть древнего леса. Но даже человек, напрочь лишенный воображения, был бы потрясен, побывав там в определенное время года; в мае в лесу расцветали колокольчики, и это было захватывающее зрелище.
– И вы больше никогда не приходили полюбоваться колокольчиками?
– Нет, – ответил Питер.
Они шли с двумя ищейками, только Тара и Питер. Женевьева решила за Питера, что она к ним не присоединится.
Тара была в долгополом шерстяном пальто, которое казалось Питеру знакомым, и в нелепо длинном разноцветном шарфе, который он не мог забыть. Он был прав: оказалось, Мэри сохранила всю одежду Тары, завернула в полиэтилен и спрятала на чердаке. И не прикасалась все эти годы. Полиэтиленовая святыня во тьме и тишине. Питер все сжег бы.
Перуанская шапочка с ушами и кисточками, впрочем, была новой.
– Придумал что-то особое, – спросила она, – на Новый год?
– Оставался дома.
– Неужели?
– Спокойная ночь дома. В полночь открыл двери. Принес уголь и пенни. Вот и все.
– Не похоже на тебя. На прошлый
Он остановился:
– На прошлый?
Она застыла на месте. Раскрыла рот и быстро отвела взгляд.
– То есть в последний раз.
Подняла с земли палку и швырнула вперед, чтобы собаки помчались за ней. Палка, вертясь, пролетела по воздуху и ударилась о березу.
– Знаешь, – сказал он, – когда у тебя четверо детей и зверинец на шее, то не до гулянок.
– Да.
Питер осторожно посмотрел на нее, стараясь, чтобы она этого не заметила. Сделал вид, что смотрит в сторону, когда она взглянула на него, и осознал, что она не часто встречается с ним взглядом сквозь темные очки. Скрывает какую-то позорную тайну, не иначе.
Но самым невероятным в Таре было то, как по-разному она выглядела при различном освещении. Женевьева обратила внимание на ее юный вид; и действительно, в мягком свете она вполне могла сойти за ровесницу его дочери или девушку лет девятнадцати. В то же время резкий солнечный свет проявлял горькие морщинки вокруг рта и смеющиеся – у глаз. Цвет лица казался неестественно свежим, а ее нежные и изящные руки, казалось, не знали ни дня работы. По крайней мере, если их сравнить с мозолистыми и в шрамах руками труженика-кузнеца.
Что-то в облике Тары, в ее хрупкости всегда возбуждало в Питере желание защитить ее. Часто он задавался вопросом, не от разных ли они отцов? Он был здоровяк под два метра, добродушный гигант, тугодум, по собственному признанию; она, напротив, – живая как ртуть, тоненькая и острая на язык. Он был земным, она – эфирным созданием. Он – глина и железо; она – огонь и грезы.
Ричи безумно влюбился в нее. Питер прекрасно видел, что происходит, как видишь надвигающуюся бурю: ты можешь не хотеть ее, но предотвратить не в силах. Именно Ричи поощрял ее в желании таскаться с ними на их выступления, когда Питеру было не по душе, что сестра в курсе всех его дел. Но однажды Питер увидел, как Ричи и Тара смеются определенным образом. Он тотчас же понял, что им суждено, что они обречены стать любовниками. Питер мгновенно увидел Ричи и ее, вознесенных восторгом любви на облака. Он больше тревожился за Ричи, чем за сестру.
– Рано или поздно, – сказал Питер, – тебе придется встретиться с Ричи.
Она ничего не ответила, лишь снова бросила собакам палку.
– Тара, я был у него дома. Позавчера.
– О боже!
– Знаешь, что мы поссорились, когда ты пропала? Я убедил себя, что он так или иначе был причиной. Причиной того, что ты ушла.
– Это было глупо. Ричи не способен никого обидеть.
– Он стал странным, когда ты пропала. Казалось, все складывается одно к одному.
– Кажется, что все складывается, пока не отнимется.
– О чем ты?
– Как он там?
– Постарел. Как я.
– Старость – это состояние души.
– Чушь это.
– Ты уверен?
– У меня спина ноет, колени трясутся, зрение слабеет и седина в волосах.
– Работа кузнецом сказывается на твоей спине, а не возраст. Кстати, я знаю, где находится источник вечной молодости. Боже, ты помнишь, когда лес был полон колокольчиков?
– В том году, когда ты ушла от нас. Они…
– Окрыляли. Они затопили весь лес. Он стоял как в половодье.