Как читать книги

Wood Monica

– Вики, останови машину.

Она тормозит, прижимается к обочине.

– Спасибо.

– Не за что.

Это она выполняет предсмертное обещание, ничего больше. Мама писала мне каждый день, пока не умерла, а Вики не написала ни разу.

– Смотри не уезжай, – прошу я.

– Давай быстрее.

Я выхожу из машины и обвожу взглядом поле в поисках лугового жаворонка, хотя даже не знаю, какие они, эти луговые жаворонки. Соцработник сказал, что птица появлялась здесь прошлой весной. Я разглядываю поле, а оно, как я уже говорила, огромное, и тюрьма резко портит

весь вид. Я сбрасываю обувь, стягиваю носки – придорожный песок мягкий на ощупь. И трава – о боже. Я уже и забыла, как это приятно. Она еще не зеленая, а по-зимнему желтая, переходящая в лаймовый цвет, но видно, что ее уже не остановить. Видно, что она хочет жить. Если луговой жаворонок появится, думаю, я его узнаю. Или он меня.

– Что ты там делаешь? – кричит из машины сестра. – Вайолет, у меня времени в обрез, Билли ждет, у нас на три часа назначено в магазине плитки.

– К черту, Вики. К черту твою плитку.

– Попридержи язык!

– В нашей дерьмовой библиотеке закончились книги по этикету, – кричу я в ответ. – Случайно не знаешь, как выглядит луговой жаворонок?

Она зыркает на меня из машины: Мама умерла от горя, и все из-за тебя, к черту твоего лугового не знаю кого.

– Ты мне ни разу не написала, – бормочу я, садясь в машину.

Вики устремляет взгляд на дорогу.

– И Трой тоже не писал, – продолжаю я. – А я-то думала, будет писать.

Трой был мне бойфрендом-тире-женихом-тире-будущим-тире-всем – в общем, длинная история, – он никогда не выбрасывал мои вещи из окон второго этажа, но… Что-то такое все же было. Он допускал грубости. Признаюсь, я его побаивалась.

Вики вцепляется в руль, показушные бриллианты вспыхивают на свету.

– Он сошелся с Беккой Фрай. Долго ли умеючи.

– Я так и думала.

Моя единственная близкая подруга. Приезжала ко мне всего один раз – наверное, чтобы всю оставшуюся жизнь кичиться, что ездила к кому-то в каталажку. В тюрягу. В казенный дом.

– И вот как ты умеешь их выбирать. – Вики бросает на меня взгляд, и в нем что-то похожее на жалость. Она кажется старше, но в чем именно, я не пойму. Она всегда была похожа на школьницу, но теперь выглядит как замужняя женщина из телевизора, которая пьет вино после полудня.

– Мама писала, – напоминаю я. – Почти каждый день.

Вики кивает:

– Матери ничего не могут поделать.

Некоторое время мы едем молча, пока не оказываемся в Портленде, здесь сильное движение и шум, и хотя в тюрьме тоже было сильное движение и шум, мне все равно непривычно. В Эбботт-Фоллз один-единственный светофор, но Вики справляется хорошо, и когда мы въезжаем прямо в центр, мне становится ясно, что она уже натренировалась здесь водить. Сердце у меня чуть подпрыгивает, но спросить, куда она меня везет, я не решаюсь. Я думала, что к концу дня окажусь в скучной и до боли знакомой дыре под названием Эбботт-Фоллз, где смогу сидеть на своем старом месте у воды, наблюдать, как река плещет через валуны, прислушиваться к шуму бумажной фабрики и думать, думать, думать. А потом подняться, и посмотреть правде в глаза, и смириться,

потому что все в этом городке видели, как мама медленно умирала во время судебного процесса и моего заключения, и мне бы очень и очень хотелось уже покончить с этим чувством стыда.

– Это все, что я могу сделать, – говорит Вики, сворачивая на одну из улиц.

Здесь много деревьев и машин, припаркованных по обеим сторонам, бампер к бамперу. Она тормозит перед входом в трехэтажный квартирный дом, паркуется вторым рядом, включает аварийку.

– Вот. – Она дает мне ключ, телефон хозяина квартиры и почему-то мамино помолвочное кольцо. – Она хотела, чтобы кольцо было у тебя. Мне оно, ясное дело, было не нужно. А то бы она его мне отдала. Я же старшая.

Кольцо золотое с камешком, мне не по размеру. Мама была крупной женщиной и очень смешливой, а я – нет.

– Мама растила нас не для того, чтобы мы преступали закон, – говорит Вики.

– Знаю.

– Она воспитала нас правильно.

Что тут скажешь? Мама воспитала нас правильно, а получила за свои труды дитя, по неосторожности погубившее человека и заставившее ее умереть от горя.

– Третий этаж, – говорит Вики. – Три «Б». Аренда оплачена за год вперед.

Она протягивает мне запечатанный конверт, толстый и тяжелый. С заднего сиденья достает небольшую дорожную сумку из очень красивой набивной ткани и со множеством молний, чем-то до отказа заполненную. И тоже отдает мне.

– И сейчас ты меня здесь просто оставишь?

– Так для тебя лучше. Поверь.

– Но это же большой город.

– Соцработник сказал, что в Портленде будет лучше. Больше возможностей.

В ее глазах мелькает искра жалости, но Вики есть Вики. Раньше, до старшей школы, мы были близки. В первый день она даже одолжила мне свой самый красивый джемпер, но потом мы постепенно отдалились. Думаю, в конце концов сошлись бы снова, если бы не это.

– Вики. Я же ничего здесь не знаю.

– Дома тебя никто не ждет, Вайолет. Ни тетя Пэмми, ни тетя Линда, ни дядя Эдди, ни двоюродные братья и сестры. Никто. Извини. Но дело обстоит именно так.

Вики присутствовала на суде, ни минуты не пропустила – не ради меня, а ради мамы, которая от горя едва ходить могла. Вики поддерживала ее, когда она неверной походкой пробиралась к месту за моей спиной. Я слышала каждый ее вздох, и будто острые лезвия кромсали меня изнутри, снова и снова. Возможно, уже тогда у нее был рак и все случилось не только из-за меня.

– Я не хотела.

Я имею в виду ту женщину, в другой машине, Лоррейн Дейгл, но прозвучало так, будто говорю о маме.

– Но она мертва, хотела ты или нет, – говорит Вики. – И тот бедняга сидел там день за днем.

Она про мужа. Хороший, очень хороший человек. Фрэнк Дейгл. На второй день судебного разбирательства я почувствовала, что затылок мне что-то жжет, а когда обернулась, увидела его, сидевшего через проход, в первом ряду, сразу за обвинением, и его полные слез воспаленные глаза. В нем не было ненависти ко мне. Я видела это. У Фрэнка Дейгла было доброе лицо, в котором не было ненависти ко мне.