Как дела, молодой человек?

Тот Шандор Шомоди

— Как дела, молодой человек? — спросил папа рассеянно.

— Как сажа бела, — сказал я со смешком, а он, тяжело опустившись на стул, облокотился на письменный стол.

— Где мама?

— Не знаю, — сказал я, кривя рот.

Папа вытащил смятую сигарету и тоже скривил рот, но он, ей-богу, даже не подозревал, что гримасничает. Просто мы оба вдруг сделались нервными.

— А ты где был?

— На летенье.

— Где?

— На литании. Это на диалекте — летенье, — я смотрел на него снизу вверх:

ну, что, опять дрессировка? — Кати тоже нет дома!

— Кати спросила, можно ли ей уйти. А вот ты пропадаешь неизвестно где.

Он помолчал, возясь со своей завалящей сигаретой.

— Ты был на литании? Что ты там делал? — спросил он наконец с удивлением.

— Слушал орган и давился от смеха.

— Ты ходишь на литанию давиться от смеха?

— Да нет. Просто Лацо там причитал, как баба... Господи, поми-илу-уй. — И я захохотал, правда, не очень искренне, но папа не стал смеяться. Тогда и я заткнулся.

Тут он снова скривил губы и спросил ободряющим тоном:

— Раз ты туда пошел, значит, тебя что-то интересовало, не правда ли? Ты так редко о чем-либо спрашиваешь.

— Видали мы таких циркачей.

— Что?

— Меня не интересует церковь.

Он недовольно тряхнул головой, потом с непередаваемым отвращением окинул взглядом мой стол.

— Что ж, займемся математикой?

— Геометрией, — уточнил я и открыл тетрадь. Но он встал, подошел к окну, потом вернулся. Ему было сейчас не до геометрии. Попробуем тогда другое, подумал я, а там будь что будет. — Папа, почему ты сказал, что тем сам черт не брат?

Он остановился как вкопанный и так пристально посмотрел на меня, будто видел впервые.

— Это такое выражение. Оно означает...

— Я знаю, что оно означает.

— Если тебе интересно... как-нибудь расскажу... Хотя для тебя это несколько сложно. Но так и быть расскажу. Договорились?

Я поднял плечи — ладно, и это неплохо.

Мы склонились над тетрадью, и он сразу увидел обведенный кружком пример. Мне страшно не хотелось решать, но я сейчас же взялся за дело и постарался сосредоточиться. А он отошел от стола и прислонился головой к окну.

— Готово! — сказал я.

Папа, не отходя от окна, устремил на меня вопрошающий взгляд.

— Объем шара 1533,5 кубических метра.

— Неверно, — сказал он. — 1650,5.

— Откуда ты знаешь? — удивился я.

— Откуда, откуда... Вычислил, — сказал он небрежно.

Я пересчитал — он был прав. Считает он просто удивительно. В юности он занял первое место на всевенгерской математической олимпиаде, но никогда об этом не рассказывает, будто стесняется. Он говорит, что война уничтожила все его честолюбие. По-моему, это ужасно. Зачем он поддался? Ведь он остался в живых! — неожиданно мелькнула у меня мысль.

— Верно. 1650,5, — сказал я. — Ты в уме сосчитал?

—

Да, в уме. Хочешь знать как? Есть такой способ, — сказал он, оживившись, и рассеянно взял со стола атлас. Кровь у меня застыла. Вот сейчас, сию минуту начнется скандал! Он держит атлас в руках... Может, пронесет, может, не раскроет... Все кончено. Он не раскрыл, но держал так некрепко, что коленки женщины высунулись. Открытка в руках у родителя... Караул! Сбегу! Не признаюсь ни за что! Он молчал, сердитый, растерянный, но мускулы на его лице странно дрогнули, как будто он сдерживал смех — так, во всяком случае, мне показалось.

— Что это?

Я инстинктивно встал; сейчас съездит по физиономии, пронеслось у меня в голове. Черт возьми, а мне-то как себя вести? Я ведь давно не получал затрещин.

— Что это?! — спросил он громче. Ну, знаете, мне это надоело. Будто он сам не видит. Все-таки я ответил, а то ведь опять скажет, что я дикарь.

— Ню.

— Вот как, ню. Просто ню. И все?

Я поднял одно плечо.

— Где ты взял это? — спросил он неожиданно спокойно.

— Купил.

— У кого?

— У одного парня.

— Ну и как... нравится?

Вопросик — лучше не надо.

— В основном, — идиотски ухмыльнувшись, ответил я.

— Что ж тебе здесь больше всего нравится? — спросил он небрежно.

Ну, я показал, что мне больше всего нравится.

— Юродствуешь? — спросил он мрачнея.

— Классный руководитель сказал, что женское тело лепили и рисовали тысячи раз. Потому что оно прекрасно.

— А классный руководитель случайно не советовал...

— Нет, что ты!.. Их было несколько. Я разорвал. Такая же халтура. Ничего общего с искусством. — Неожиданно взяв у него открытку, я разорвал ее в клочья, швырнул в печку и отряхнул ладони.

Он снова опустился на стул, закурил, уставился на паркет, и на лбу у него заблестели капельки пота. Я тоже сел и стал чертить в тетради поля.

— Надо бы уделять тебе больше внимания... — сказал он с оттенком горечи. — Но времени на это не остается.

— Не беда, — сказал я.

Он задумался и как будто забыл обо мне, но вдруг снова направил на меня дуло орудия.

— Я иногда замечаю, что у меня недостает сигарет.

Нашел чем удивить. Я, разумеется, корректно молчал.

— Тебе нравится?

— «Кошут»... по-моему, крепковаты, — сказал я.

— Нравится или нет?

— Не очень.

— Зачем же ты куришь?

Ну что тут ответишь? Что, когда куришь, вроде бы интереснее жить, к тому же сами взрослые только и делают, что пускают мне в рожу тучи дыма? Я старательно вычерчивал поля, а он, качая головой, снова задумался, пока не придумал следующий вопрос:

— А как у тебя с девочками? Нравится тебе кто-нибудь?

— Вот еще! — поспешно бросил я.