Как дела, молодой человек?
Шрифт:
– А зачем ты его провожал?
– Вежливость всегда обязательна,- сказал папа, махнув рукой.
– Кто же эти пройдохи?
Он что-то шепнул ей на ухо.
– Господи! Настоящая панама!
– воскликнула мама и содрогнулась.- Что ты ему обещал?
– подозрительно спросила она, помолчав.
– Ничего.
– И внизу ничего не обещал?
– Ты не веришь?
– Господи! Опять ты хочешь впутаться в...
– По-твоему, все дела одинаковы... Дай мне подумать!
– Я припоминаю...
– Знаю, знаю...
– После истории
– Тогда ведь было совсем другое. Там была политика.
– Да. Политика. А ты защищал того идиота...
– Лакс идиотом не был. И я сказал правду.
– Ты сказал ее не вовремя!
– Допустим! А что ты хочешь сейчас?
– Чтобы ты не писал никаких заявлений. Если ему хочется, пусть пишет сам!
– Это ничего не изменит. Потом мы поменяемся местами.
– Ну что же, лезь, старайся! Ты напишешь заявление, а другие останутся в стороне.
– Да, да!.. Дай мне подумать.
– Тебя все возненавидят. Потому что все так делают.
– Ты абсолютно права. С завтрашнего дня и я начну так делать. Ты довольна?
– Ты с ума сошел?
– Тебя это удивляет?- сдавленным голосом спросил папа, и взгляд у него стал смятенным.
Потом они ушли в его комнату. Кати, конечно, мало что поняла и смотрела на меня с ужасом. Да и мне сперва пришлось построгать мозги. Что же это? Папа прямо сказал: «Боюсь». При этом лоб у него пожелтел и взмок. Конечно, правду тогда он сказал не вовремя. Выходит, правду не всегда следует говорить? А жаль. Правду говорить одно удовольствие. А мама дрожит от страха, потому что боится заявления. Но ведь Кёрнеи можно верить. Кто же он, этот Кёрнеи? И что теперь будет? Правда, что теперь будет?
■
Кати пообедала и смоталась, а я, заявившись домой, стал жарить яичницу на сале. Она, разумеется, подгорела: щурясь от едкого дыма, я, стоя, сжевал яйцо с черными крапинками, потом поискал сигарету и закурил. Но скоро пришлось ее бросить, потому что раздался стук в дверь.
Кровь ударила мне в голову, я просто замер от удивления и не мог языком шевельнуть, чтобы поздороваться: в дверях стояла Агнеш в плотно облегающем желтом пуловере.
– Привет! Кати дома?
– Нет... А я не гожусь?
– Почему же,- сказала она, улыбаясь влажными губами.
– Но мне нужна физика для седьмого класса.
– Я поищу,- сказал я и судорожно проглотил слюну. У нее был пышный начес, а уши крохотные, как у грудного младенца.
– Ты один?-спросила она, опустила длинные черные ресницы и тут же завертела ногами.
– Да, - сказал я. И вспомнил, что в комнатах у нас все вверх дном и полно дыма от подгоревшей яичницы.
– Сейчас принесу.
– Хорошо,- сказала она, но когда я уже шагнул из прихожей, вдруг передумала: - Подожди, я тоже зайду.
Я распахнул дверь, и она, не очень-то глядя по сторонам, направилась прямо к зеркалу
– А где ваша маленькая качалка?- спросила она, оглядывая комнату.
– Вынесли. Ты в ней уже не уместишься,- сказал я.
– Я очень пополнела?- И, повернувшись ко мне, она вновь принялась себя демонстрировать.
– Пойду поищу физику, - сказал я. Больше я не мог, все плыло у меня перед глазами; я без толку тыкался по своей комнате, перекладывал книги с места на место, совершенно не соображая, что делаю.
– Андриш, скажи! Правда, что... я красивая?- Заткнув за пояс два пальца, она снова завертелась перед зеркалом. Я выглянул из двери, почувствовал, что краснею, а она спокойно ждала, что я отвечу.
– Ты сама это знаешь,- сказал я едва слышно. А ведь хотел сказать совсем не то и не так.
Она вошла в мою комнату и, пока я, как ослепший, рылся в книгах, ни на шаг от меня не отходила, и я ощущал ее аромат - то был запах летнего ливня. Она взяла алюминиевую коробку, которую я смастерил на уроке политехнизации, повертела в руках - работа, честно говоря, была корявая.
– Она еще не готова,--сказал я и хотел взять у нее коробку, но Аги потянула ее к себе и медленно отпустила. А мне в этот миг сдавило горло - мы были одни, во всей квартире ни души. Она это чувствовала прекрасно, но совсем не так, как я: она следила за моим лицом, как обычно делают дети, когда, отрывая у жука лапки, полны любопытства, шевелится ли он и как поведет себя без конечностей.
Мне казалось, что, если я попытаюсь выдержать ее взгляд, то глаза у меня просто выжжет.
– Поищу в другой комнате, - пробормотал я, хотя знал, что физика может быть только здесь.
Выдвинув наугад средний ящик комода, я вытащил трусики своей сестрицы, быстро затолкал их назад и глубоко перевел дух. Сейчас мне хотелось лишь одного: чтоб она поскорее ушла. И так неприятностей навалилось невпроворот, но, наверное, самая крупная - досада на самого себя: теперь-то мне было ясно, что Агнеш любит напористых, а я даже не осмеливался к ней прикоснуться. Но, может, она вовсе этого и не хочет... Откуда мне знать!
Ох, опять она у меня за спиной; скосив глаза, я увидел в руках у нее книгу о жизни австралийских аборигенов с полуобнаженной девушкой на обложке.
– Так вот ты какие книжки почитываешь...- сказала Агнеш.
– А что? Это же путешествие,- сказал я с досадой.
– Путешествие,- хихикнула она, сунув под нос мне меднокожую девушку. Затем, усевшись на диван, закинула ногу на ногу и принялась разыгрывать из себя гостью, занятую легкой светской беседой.- Знаешь, у меня из головы совершенно вылетела механика. Папа страшно сердится. Тебя тоже проверяют дома?
– Да что ты! Мои родители слишком заняты,- сказал я и пошел в свою комнату, так как вспомнил, что физика лежит в нижнем ящике письменного стола. Агнеш потащилась за мной как тень. Я дал ей книгу, она взяла, и я решил, что теперь-то, получив желаемое, она наконец уйдет.