Как доктор Иов Пауперзум принес своей дочери красные розы
Шрифт:
Поздно ночью в знаменитом мюнхенском кафе «Стефания» сидел, неподвижно глядя перед собою, старик, обладавший весьма замечательною наружностью.
Развязавшийся, выскочивший на волю галстук и высокий лоб, расширивший свои пределы до затылка, свидетельствовали о том, что перед нами выдающийся ученый.
Кроме серебристой, колеблющейся бороды, которая, имея своим истоком созвездие семи подбородочных бородавок, своим нижним концом как раз еще прикрывала то место в жилете, где у мудрецов, отрекшихся от мира, обыкновенно отсутствует пуговица, –
Точнее говоря, в сущности ничего более.
Тем более оживляющим образом подействовало на него то, что по моде одетый посетитель с черными нафабренными усами, сидевший до тех пор за столиком в противоположном углу и уничтожавший кусочками холодную лососину (причем каждый раз на его элегантно простираемом мизинце ослепительным блеском сверкал бриллиант величиной с вишню), бросая в то же время незаметно вокруг испытующие взгляды, внезапно встал, вытирая рот, прошел по почти безлюдной комнате, поклонился и спросил: «Неугодно ли будет вам сыграть в шахматы? – Быть может, по марке партию?»
Отливающие всеми цветами радуги фантасмагории наслаждений и роскоши всякого рода выросли перед духовным взором ученого и, в то время как сердце его в восторге шептало: «Эту скотину послала мне сама судьба!», он уже обратился с приказанием к кельнеру, который только что с шумом явился, дабы, как обычно, в обширных размерах уничтожить свет электрических лампочек: «Юлий, дайте мне шахматную доску»! «Если не ошибаюсь, то я имею честь говорить с доктором Пауперзумом?» – начал разговор щеголь с нафабренными усами.
«Да, гм, да – я Иов-Иов Пауперзум», – рассеянно подтвердил ученый, так как он был подавлен великолепием смарагда, который представляя собою миниатюрный автомобильный фонарь, сверкал в булавке для галстука, украшая собою шею его визави.
Очарование кончилось с появлением шахматной доски; затем мгновенно были расставлены фигуры, смолой прикреплены отскочившие головки коней, а потерянная ладья заменена согнутой спичкой.
После третьего хода щеголь скорчился и погрузился в мрачное раздумье.
«Он по-видимому изобретает возможно более глупый ход – иначе было бы непонятно, почему он так долго раздумывает!» пробормотал ученый, и при этом бессознательно уставился глазами на ярко-зеленую даму – единственное живое существо в комнате, кроме его самого и щеголя – которая безмятежно восседала на диване, словно богиня, изображаемая на заголовке «Uber Land und Meer», перед тарелкой с пирожным, забронировав свое хладное женское сердце стофунтовым слоем жира.
«Я сдаюсь» – заявил, наконец, господин с автомобильным фонарем из драгоценного камня, сдвинул шахматные фигуры, вынул из кармана золотую коробочку, выудил оттуда визитную карточку и подал ее ученому. Доктор Пауперзум прочитал: Зенон Заваньевский. Импрессарио чудовищ.
«Гм-да-гм-чудовищ-гм-чудовищ», – повторил он несколько раз совершенно бессознательно. – «А не угодно ли будет вам сыграть еще несколько партий?» спросил
«Конечно, само собой разумеется, сколько вы пожелаете», сказал вежливо щеголь, «но, быть может, прежде мы поговорим о более важных делах?»
«О более-более-важных?» – воскликнул ученый, и недоверчиво поглядел на собеседника.
«Я случайно узнал», начал импрессарио и пластическим движением руки приказал кельнеру подать бутылку вина и стакан, «совершенно случайно, что вы, несмотря на вашу громкую известность в качестве научного светила, все же не имеете в настоящее время какого-либо постоянного места?»
«Ну нет, я целыми днями заворачиваю посылки и снабжаю их марками».
«И это питает вас?»
«Лишь настолько, насколько связанное с этим лизание почтовых марок дает моему организму известное количество углеводорода».
«Да, но почему же вы не используете в данном случае ваших лингвистических знаний – хотя бы, например, в качестве переводчика в лагере военнопленных?»
«Потому, что я изучал лишь древне-корейский язык, затем испанские наречия, язык Урду, три эскимосских языка и с несколько дюжин диалектов негров суахили, а с этими народами мы пока, к сожалению, не находимся во враждебных отношениях».
«Вам было бы лучше изучить вместо всего этого французский, русский, английский и сербский», пробормотал импрессарио.
«Ну, а тогда наверно началась бы война с эскимосами, а не с французами», возразил ученый.
«Ах, так? Гм»…
«Да, да, милостивый государь, к сожалению это так».
«На вашем месте, господин доктор, я бы попробовал писать в какой-нибудь газете военные статьи. Прямо горячие – с письменного стола. Само собою разумеется изобретенные вами, а не иначе».
«Ведь я», – пожаловался старик, – «писал корреспонденции с фронта – кратко, деловым слогом, просто и сжато, но»…
«Да вы с ума сошли!» – вскричал импрессарио. – «Корреспонденции с фронта сжато и просто! Их следует писать в стиле рассказов охотников за сернами! Вы бы должны»…
«Я пробовал все возможное в моей жизни», продолжал ученый усталым тоном. «Когда я не мог найти издателя для моего сочинения – четырехтомного общедоступного исчерпывающего исследования „О предполагаемом употреблении песка в доисторическом Китае“ – то кинулся заниматься химией», – ученый сделался красноречивее, видя, как собеседник его пьет вино – «и открыл новый способ закалки стали…»
«Ну вот это должно было принести вам доход!» воскликнул импрессарио.
«Нет. Фабрикант, которого я ознакомил с моим изобретением, не советовал мне брать на него патента (он позже взял патент для себя самого) и полагал, что можно заработать деньги лишь на маленьких, незаметных изобретениях, не возбуждающих зависти в конкурентах. Я последовал его совету и изобрел знаменитую складную конфирмационную чашу с автоматически поднимающимся дном, дабы тем самым облегчить методистским миссионерам обращение дикарей».