Как Из Да?леча, Дале?ча, Из Чиста? Поля...
Шрифт:
Пока Алешка о своем думал, Иван о чем-то с теми, кто в ладье, лаяться принялся. Та совсем близко подошла, чтоб глотку особо драть не нужно было, ан все равно дерут. Причем, все разом. Так что отдельных слов совершенно непонятно. Хотя, в общем, тут и понимать особо нечего. Тут, главное, не упустить, когда из ладьи на берег морду бить полезут. Народ же там собрался, разумом Ивану ни пядью не уступит. Сгрудились к борту, как еще только не опрокинулись. Злые, что твои шершни давешние. Смешно Алешке вдруг стало, как он их шершнями себе представил. Большие такие, полосатые, гудят, и с веслами...
Погоди, погоди... Откуда это у шершней весла
Откинул Алешка в сторону щит с мечом, нож туда же полетел, за пень ухватился. Дернул, да и выпустил. До этого у Ивана руки не дошли, так в земле и остался. Не с Алешкиной силой его оттуда добывать. Алешка смекалкой куда более силен, нежели руками. Хотя, если подумать да сравнить, что лучше для драки: смекалка в голове, али весло в руках, призадумаешься...
На досуге призадумаешься, а когда потасовка началась, тут особо раздумывать не приходится. Иван, вон, уже вовсю кулаками машет, от шершней отбивается. Он к этому делу привычный.
– Ты, Алешка, спину держи, а я тут с ними сам, по-свойски, погуторю, коли языка человеческого понимать не хотят, - кричит.
Пока Алешка понял, что Иван от него хочет, - чтоб сзади оборонял, чтоб никто сзади под ноги не подкатился, чтоб гурьбой не набросились, да не повалили, - пока заходить сзади начал, тут ему какой-то молодец как раз в лоб веслом и засветил.
Алешка от такого к себе отношения так опешил, что даже упал. Нет, это что же такое получается? Он думает, как бы дело миром покончить, не обидеть кого понапрасну, от Ивана бестолкового уберечь, а ему, за доброту его, - веслом по морде!.. Это Ивана лупануть, он и не заметит, он сам ровно из дерева сделанный, живого же человека так бить, это супротив всякого разумения. Слышит, молодец тот самый, что его так славно угостил, гогочет. Одному, остальным кричит, богатырю, только тычка и хватило, чтоб на земле растянуться. Давай, кричит, братцы, и второго одолевать!..
Как же, одолеешь его!.. Иван кулаками машет, что твое дерево ветвями на ветру. В весло попадет, - то щепой разлетается; в молодца ненароком угодит - отлетит тот, кувырнется пару раз, и больше уже в драку не лезет, потому как свет белый в очах на сколько там времени померк. Ан остальные не отстают, вьются вокруг, ровно пчелы вокруг медведя, когда тот за медом лезет, и так подбираются, чтобы стукнуть ловчее.
Чувствует Алешка, шелом на голове от того зашевелился, что лоб ударенный пухнуть начал. Озлился совсем, вскочил, и тоже биться лезет. По первости, правда, опять не повезло. Только сунулся, как невзначай под Иванову руку угодил. Тому тоже досталось, и тоже веслами, как ни крушит все вокруг себя. Очи заплывать стали, вот и не видит, кому зашеины отвешивает.
Отлетел Алешка, как раз в тот пень, за который чуть прежде хватался. Совсем обидно стало. Первым богатырем себя мнил, удалью похвалялся, ан уже трижды чувствительно бит оказался. Причем, последний раз - пнем.
Совсем Алешка голову потерял, то ли от обиды, то ударился сильно. Ухватил обидчика, и, как прежде Иван, выхватил из земли, будто перышко. Ну, держись теперь, лиходеи! Я ино добр, а ино и беспощаден!..
Ринулся Алешка поближе к схватке, размахнулся как следует пнем, и со всей дури Годиновича приголубил. Молодцы,
Тут уж и Иван рассвирепел. Вскочил, и давай направо-налево махать, в кого попадет. Алешка первый улетел, когда Годинович вскакивал, остатние же от ударов могучих посыпались, что горошины из стручка. Давно уж никого на ногах не осталось, а Иван все машет, никак не остановится. Крикнул ему Алешка, что, мол, хватит махать попусту, так Иван на него кинулся. Звенит, небось, в голове, от того и не слышит, что ему кричат. Увидал Алешка такое дело, и в бега. Иван - за ним. Бегают по берегу, орут каждый свое, насилу утихомирились. Иван хотел заодно уж и ладью в щепки разбить, чтоб впредь неповадно было, - в пылу потехи совсем из головы вылетело, за что бился, - Алешка вступился. Напомнил, что к чему.
Спохватился Иван, приосанился, усы-бороду погладил, лохмы, что из-под шлема торчали - тоже, и к ладье направился. Ухватил за нос, вытащил наполовину на берег, девицу-красавицу тихо кличет. Там, на ладье, шатерчик маленький стоит, вот она в нем и затаилась. Боится. Как и не испугаться, коли Алешка, на Ивана глядючи, тоже ежится. Мало того, морда побитая, так еще и шепот такой, дерева гнутся. Вот интересно, что должна подумать девица, услышав, как Годинович гнусит.
– Ты меня не бойся, красавица, я тебя не трону, потому как за тобой от твоего отца посланный. Князь-то наш тебе жениха нашел, пуще прежнего, такого, что всем женихам жених. (Глянул при этих словах Алешка на Ивана, и содрогнулся.) И тебе честь великая, и отцу твоему. Ты не прячься, девица, я тебя обратно отвезу, пылинки сдувать буду, никому тебя в обиду не дам. Я ведь вовсе не разбойник какой, а богатырь киевский. И товарищ мой, - он здесь где-то, поблизости, - тоже богатырь...
Не стал Алешка дальше слушать, к коням пошел. Сел там, и ждать принялся. А потом и вовсе лег, в небо смотрит. Задремал даже.
Сколько прошло, слышит, кличет его Иван. Приподнял голову, смотрит, ведет тот девицу красавицу, и шатерчик под мышкой тащит. Уговорил-таки. Сказать кстати, и не красавицу вовсе. Его-то Аленушка супротив этой Авдотьи, что ясно солнышко против светла месяца. Иван ей все что-то там такое бормочет, а она смирненько так идет, и в землю смотрит. И еще подметил Алешка - тощая. То есть, не кожа да кости, конечно, совсем нет, ан рядом с Иваном... Камышиночка возле дуба. Гостиные дочери, - они отъетые быть должны, а эта - ровно и не кормили совсем. Ну да коли все у них с Иваном ладком пойдет, отъестся...
Помог Годинович девице на седло своего коня взлезть, сам пешим пошел, коня за узду ведет. Алешке деваться некуда, раз уж впрягся, рядом поплелся. Только эдаким макаром им до Любеча неизвестно сколько добираться. Так прямо Ивану и сказал.
– Как кого встретим, так лошадь у него и купим, - отозвался тот.
– А вообще, нам особо торопиться теперь некуда. Нам теперь главное Авдотьюшку батюшке родимому вернуть. Приглядывать, как бы не обидел кто.
Девица же молчит, словно в рот воды набрала, и как раньше в землю, так теперь на гриву конскую смотрит.