Как любят россияне
Шрифт:
Я хочу рассказать о любви, которая вынесла очень страшные испытания. Может кто-то, прочитав эту исповедь, станет больше ценить это чувство.
Начиналось все очень просто. Знакомство, свидания, свадьба, рождение дочери. Но мне сейчас издали кажется, что наша любовь взрослела и крепла вместе со мной, моей Наташей и с нашей – тогда еще крошкой – Ариночкой. Жили мы в Киргизии, солнечном и благодатном крае. Но, как это часто бывает, вмешался Его Величество Случай. Приехал школьный друг в отпуск, он после армии уже год отработал на Севере, ну и заворожил своими рассказами «о белом безмолвии». Было это летом, а моя Нат ка осенью уже провожала меня посмотреть Север. Действительность превзошла все мои ожидания: от Тюмени, в километрах 500, севернее, рос новый город – строит почти одна молодежь, но какими делами ворочает! В общем, назад в Киргизию я не вернулся. Вызвал телеграммой мою Наталью, и начали мы обживаться на новом месте. Прошли все трудности первопроходцев
Глянул на себя и не узнал своего тела. Как потом мне рассказали, меня спасали семеро хирургов. Оперировали пять часов. Перекачали через меня 16 литров крови. Ребята из бригады – молодцы, все сдавали кровь для меня, и по гроб я их должник. В моей медицинской карточке – первая запись: «Травма, несовместимая с жизнью». Но я выкарабкался только благодаря моей Наталье да милости Божьей.
На пятые сутки после операции меня перевезли в палату. Можете представить, что я из себя представлял: весь на растяжках, просверлен, зашит, весь в трубках, да капельницах. У меня были отдавлены ноги, размозжен таз, порваны все внутренности и мышцы. Я ПРОСТО НЕ ХОТЕЛ ЖИТЬ. Одна мысль сверлила – кому я такой нужен? Однако повеситься я не мог и вот что придумал. Настанет ночь, надену на голову целлофановый мешок и перетяну бинтом под одеялом. Никто не заметит, а утром будет поздно. Но тут в палату вбежала моя Натаха, увидела меня. Я думал, в обморок упадет. Нет, выдержала, побелела и говорит: «Вовка, ты что с собой натворил?» Я посмотрел ей в глаза – и понял, что ничего с собой не смогу сделать. Буду жить ради нее и детей. Ох, тяжко писать… В общем, целый месяц она просидела возле меня. С детьми пока была ее мать. Сколько мы с Наткой переговорили по ночам! Вначале я ее гнал: «Иди отдохни часок!», а она мне: «Дурачок, да я возле тебя только и могу быть, а дома кажется, что тебе плохо или ты умер!» Она меня просто от смерти спасла своей любовью! Только благодаря ей я встал на ноги. Принесла гантели, эспандер, разрабатывала суставы. Своей любовью внушила, что я смогу все! Мне дали 2-ю группу инвалидности и говорили, что до конца жизни за мной нужен уход, что передвигаться я смогу только в инвалидной коляске, в лучшем случае – на костылях. Но 1 сентября, в свой день рождения, я СДЕЛАЛ НАТАШЕ ПОДАРОК – ВСТАЛ С КРОВАТИ НА СЕКУНДОЧКУ С ПОМОЩЬЮ ДРУЗЕЙ. Это было началом выздоровления. Но я уже ничего не боялся – рядом Наташино плечо. Потом еще в ноябре две страшные операции!
Сейчас позади 15 операций! Самое главное – моя Наташка! С ней ничего не страшно! Раньше женщины на Руси говорили своим суженым: «Жалею тебя». Вот она и есть любовь-жалость, которая не унижает человека, а возвышает.
Ну вот и весь мой сумбурный рассказ о пережитой борьбе со смертью вместе с моей Наташей. Дай Бог всем такой любви!
И еще одна похожая история!
Вместе они отстояли жизнь!
Жизнь угасала постепенно. Кто-то невидимый своей могучей рукой капля за каплей выжимал из тела последние соки. Сознание, затуманенное обезболивающими, не позволяло в полной мере ощущать страх приближающейся смерти. Ей никто не говорил о диагнозе, и она не спрашивала.
Очнувшись
Когда ей было легче, она вставала чуть свет и подолгу сидела у полутемного окна. В часы зарождающегося весеннего дня Надежда Николаевна испытывала неимоверную тоску по жизни. Она знала теперь, почему старики встают так рано – чтобы продлить оставшиеся дни…
По пути в колледж Дашуня забежала проведать мать. Надежда Николаевна встретила дочку неизменной страдальческой улыбкой, когда улыбается лишь одно лицо, а глаза остаются безучастными. Она искренне жалела Дашу и старалась при ней не раскисать, хотя не упускала случая примирить дочь с мыслью, что та скоро останется одна. «Ну что за настроение, мама! – тихонько возмущалась Дашуня. – Так нам в самом деле не выкарабкаться». Уходя, Дашуня заглянула в свою сумку, откуда несколько минут назад достала продукты для матери, и сказала: «Мама, чуть не забыла, тебе письмо из Орла. Прости, что вскрыла. Уж больно любопытно было узнать, кто вспомнил о нас».
Надежда Николаевна тотчас с головой погрузилась в письмо и не обманулась в догадках – это был он, Стас Ольшевский, ее первая и теперь уже последняя любовь.
С той замечательной школьной поры, когда их связывало пылкое чувство, прошло около двадцати лет, и за эти долгие годы они виделись лишь однажды, да и то мельком. У каждого из них к тому времени была семья, и каждый при встрече хотел показаться счастливым. Хотя Стас, похоже, был и впрямь счастлив и не скрывал, что и карьера, и личная жизнь у него заладились. Надя же просто не могла признать, что у нее так не сложилось, потому что она любила и любит только его.
Впрочем, начиналось и у нее все совсем неплохо. Но потом ее муж, рубаха-парень, то ли почувствовав, что ее сердце навсегда принадлежит другому, то ли просто оказавшись слабым для этой жизни, неожиданно запил. Надя всячески старалась помочь мужу – объясняла, что он дорог ей и дочке, что она верна ему и что жизненные неурядицы надо переносить стойко, чтобы дождаться добрых перемен в судьбе. Увы, супруг был непреклонен и продолжал катиться под откос. Вскоре он оставил работу, а потом перешел на жительство к местной пропойце и гулене Катьке Бродяге. Для Нади это был второй ощутимый удар, который поверг ее в отчаяние. НО ОНА ВЫСТОЯЛА. А затем последовал третий, нокаутирующий: муж, будучи еще достаточно молодым и красивым, во время приступа белой горячки покончил с собой.
Чувствуя свою вину за случившееся, Надежда Николаевна изводила себя денно и нощно, что не замедлило сказаться на здоровье. Пропали сон и аппетит, и она таяла на глазах, теряя всякий интерес к жизни. Потом пришли эти мучительные, изнуряющие боли. Ослабленный организм постепенно сдавал позиции, уступая место новым болезням, одна из которых и привела ее на операционный стол.
«Дорогая Надежда! Привет от школьного друга… Сказать, что судьба обошлась со мной немилосердно, – значит не сказать ничего. Я попал в серьезную автокатастрофу, и меня пытаются собрать по частям. Но едва ли это возможно. Да и ни к чему. Жена меня оставила, дети забыли…» Волнение целиком захватило Надежду Николаевну, но она продолжала читать: «Теперь, когда дни мои сочтены и сама жизнь кажется нестоящей вещью, я хочу сказать, что любил тебя всегда».
Она ответила ему в тот же день: «Стас, я помню тебя сильным и хочу, чтобы ты мужественно перенес удар судьбы. А самое большое мужество, как известно, жизнь любить. ЛЮБИТЬ ТОГДА, КОГДА НЕТ СИЛ ЛЮБИТЬ, КОГДА УСТАЛОСТЬ И БОЛЬ ПРЕВЫШЕ ВСЕГО!»
Надежда Николаевна даже словом не обмолвилась о своей болезни. Она была одержима лишь одним – стремлением помочь любимому человеку, понимая, что ему сейчас неимоверно трудно и он более всего нуждается в ее поддержке.
Забыв о своих проблемах, она строчила Станиславу Михайловичу длиннющие письма, умоляя держаться, ибо он нужен ей, нужен другим людям, не оставившим его в беде. Свою боль она перестала чувствовать, вернее, не придавала ей прежнего значения. Сердце подсказывало ей, что она спасет Стаса, если выживет сама. Дашуня не узнавала свою мать, настолько разительны были перемены к лучшему. Откуда только силы взялись – теперь она не только ухаживала за собой, но и помогала другим тяжелобольным.
Станислав Михайлович писал в ответ, что жив еще благодаря ее задушевным письмам. Собственно о любви больше не было сказано ни слова, но высоким, светлым чувством была наполнена каждая строка его письма. «Конечно, жизнь бесценна, – писал он, – но дороже жизни человеческая душа, человеческое участие, человеческая судьба».