Как мы не стали олигархами…
Шрифт:
Она встала и, шатаясь, пошла к дому, и слышно было, как хрустели ракушки у нее под ногами. Едва она исчезла в темноте, как вновь мы услышали ее пьяные крики:
– А, закрылся! Комары сожрут! Ниче! Жиру-то много, пусть жрут!
Шура остановилась у машины, в которой спал отец.
– Бутылку пожалел привезть! У-у, жмот! Ну, и черт с тобой, продам рыбу – и куплю, вот свезу в город и продам. А ты подавись! Понял, у-у, жмот!
Несколько раз со скрипом хлопнула калитка – Шура вошла в дом. Мы по-прежнему
– Даже в машине комары, ничего не помогает, – сказал он, словно не было Шуры с ее пьяной руганью. Промолчали и мы.
– Когда тянуть будем? – спросил Сашка.
– Да скоро уже. Часа через два… Нет, пойду окунусь, совсем заели, как вы здесь сидите, – и отец ушел к воде.
– Вот старуха! – Сашка покачал головой. – Что это она так?
– Отец мне рассказывал, что пьяная она всегда такая. Вот и сам увидел. Ладно, Саш, давай поспим хоть немного.
Черное пятно от костра кое-где вспыхивало красными полосками и гасло. Что-то шальное бродило в ночи, готовое в любую минуту прорваться, звуки, которыми была полна тишина, сливались в звенящий гул. Так гудит морская раковина, когда ее приставишь к уху, монотонно и скучно. Казалось, все вокруг спало, издавая во сне сиплый храп, напоминающий свист ветра, цоканье кузнечиков и потрескивание волн одновременно. Небо, рябое от звезд, опрокинулось над морем.
…Кто-то пнул в бок. Я открыл глаза. Надо мной стояла Шура.
– Дрыхнете! Давайте быстрей, вон светает уже. Надо успеть вытащить затемно.
На ней была длинная брезентовая куртка, растрепанные волосы торчали из-под косынки, надвинутой на глаза. Отец уже сидел на берегу.
У самого горизонта легла слабая полоска света и поползла к берегу. Мы с Сашкой пошли вдоль сети и сразу же натолкнулись на запутавшийся косяк рыбы. Их дымчатые спинки вились в воде.
– Осторожно, сеть не порвите! – крикнула с берега Шура.
Вдруг впереди, метрах в трех-четырех от меня что-то всплеснулось и заходило под водой.
– Красняка не упустите! – снова крикнула Шура. – Да быстрей же, чо возитесь!
Не дожидаясь, пока мы проверим всю сеть, она потащила ее к берегу. Мы помогали ей.
– Давай вторую! Быстро! Зашевелились черти, завели свою тарахтелку.
– Кто? – спросил отец.
– Вон, не видишь, что ли, от карамана катер ох-ранводовский пошел. С утра проверяют.
Мы посмотрели туда, куда показывала Шура, но ничего не увидели. Берег по-прежнему был окутан предрассветной дымкой.
К дому шли быстро, почти бегом, согнувшись под тяжестью мешков. Шура несла небольшого осетра – челкушонка – он волочился по песку, оставляя за собой тоненькую бороздку. Все сложили в большой пустой комнате, служившей для сушки сетей. Отец ушел к Петровичу пить чай.
– Это я оставлю, – Шура откладывала в сторону рыбу, – хватит вам.
Через
– Андрей, когда теперь ждать? – крикнула Шура.
– Что приезжать, опять напьешься.
– Да ты что! Не! Ты б сахарку привез и масла постного. В городе не скоро буду. Только опять под вечер приезжай, я сама сети выброшу, а?
– Посмотрим.
Я оглянулся. Шура махала вслед.
Солнце возникло на горизонте внезапно – яркое, красное пятно с четкими границами. Постепенно растворяясь, оно пожирало бесцветное небо. Уже обуглились его края, уже почти все небо покрылось белыми пятнами, а круг все расширялся, пуская дальше свои кольца.
Вскоре нельзя было различить, где кончается пятно и начинается небо. Щупальца красновато-белого цвета пронзили все небо, как прожилки на руке, и оно засветилось болезненным светом…
Всю обратную дорогу мы с Сашкой говорили о Шуре. Отец молчал.
А что о ней говорить?
Уха из осетрины
Это блюдо готовили не часто, потому что осетрина была на столе постоянно, отварная, жареная брусочками и, конечно, балык. На уху брали только хвостовую часть осетра, белуги или севрюги, это самая постная часть рыбы. Окатывая рыбу кипятком, очищали ее от панцирной чешуи ("жучков"). Окончательно омыв рыбу холодной водой, сдирали кожу и вырезали хрящи, оставив вязигу, ибо она придавала ухе вкус. Рыбу нарезали кубиками 4-5 сантиметров. В кастрюлю с кипятком клали кожу и хрящи (бульон потом процеживался), две-три картофелины, порезанные дольками, одну средних размеров морковь и мелко нарезанную луковицу. Когда овощи были готовы, солили по вкусу. Уменьшив пламя до минимального, клали куски рыбы и душистый горошек. Минут через 20 рыба была готова, попробовав на вкус, досаливали и перчили. Еще раньше в кастрюлю с кожей и хрящами клали серебряную ложку и пол-луковицы, для определения свежести рыбы. Если начищенная серебряная ложка и срез луковицы серели, то все выбрасывалось. В готовую уху насыпали горсть измельченной зелени петрушки, укропа и зеленого лука…
Но вернемся к торту. Во всем том незатейливом ассортименте блюд торт был действительно верхом кулинарного искусства и символизировал нечто торжественное. Готовился он обычно ко дням рождения и на Новый год, может, потому так и ценили его, бесформенного, нескладного, приравненного почти что к пасхальному куличу.
Собственно, сам торт, как десерт, не был для нас диковинкой – в кондитерских отделах булочных красовались образцы с навороченными лиловыми, зелеными, бордовыми розами, экземпляры, до которых нам было мало дела, они потом сменились изысканным дизайном, вырастая до нескольких этажей, – но этот, домашний, оставался на всю жизнь, потому что он вбирал в себя все: и родительский дом, и искренность детских дней рождений, и простоту, так ценимые во все времена…