Как мы видим то, что видим
Шрифт:
Человечество овладевало гигантской многозначностью лова в течение тысячелетий. Сегодня планета покрыта густой сетью телестанций и кабельных телесетей, программы принимаются миллиардами телевизоров. Добавьте к этому сотни миллионом видеомагнитофонов. И вот уже возникает кое у кого мысль: не пора ли отказаться от словесной передачи информации в пользу зрительной?..
Как-то московская «Литературная газета» как затравку для публичной дискуссии опубликовала письмо девятнадцатилетнего студента-второкурсника из Горького, ныне Нижнего Новгорода (дискуссия почему-то не состоялась). Юноша писал, что книга «отдает нафталином», она не современна: «появились новые средства информации, которые способны лучше, чем книга...»
Если, однако, оставить вопрос времени в стороне, ибо тратить его на просмотры видеофильмов – заменителей книги все равно придется, стоит поговорить о тех приобретениях и потерях, которые связаны с мощным внедрением в нашу жизнь видеоканала передачи информации. Его сильные стороны общеизвестны: многокомпонентное действие на восприятие, эмоции, память; острая репортажность и подача событий крупным планом; плотная упаковка сведений... «Твое перо сотрется прежде, чем ты опишешь полностью все то, что непосредственно представит тебе живописец своею кистью», – говорил Леонардо да Винчи, обращаясь к литератору. Что бы он сказал о телевизоре? И все-таки...
Любой, даже начинающий сценарист знает, что нет абсолютно никакой возможности перевести на экран все то, что заложено писателем даже в маленьком рассказе, не то что в повести или романе. Что есть произведения (хотя бы знаменитый «Золотой теленок»), абсолютно не передаваемые средствами кинематографа. Что экранизация – это всегда создание совершенно нового произведения, со смещенными и даже порою искаженными акцентами. Что даже порою сценаристы снимают свое имя с титров фильма, ибо считают, что режиссер сделал совсем иное, чем было написано в тексте. Ибо слово и образ одновременно равны и не равны друг другу.
Погружаясь в прозаическое или стихотворное произведение, ребенок приучается к чрезвычайно важному делу: умению переводить чужие слова на язык образов (зрительных, эмоциональных и иных). Чтение активно формирует способность левого полушария к абстрагированию, определяемому речью. А кроме того, прочтенное слово (как, естественно, и услышанное) возбуждает еще одну способность – внутренне, умственно представлять по слову образ, то есть перекодировать абстракцию в конкретность. Этот второй процесс начисто отсутствует при рассматривании картинки на экране. В итоге «читающий человек» формируется в более интеллектуальную личность, нежели тот, кто всецело отдается зрительным впечатлениям без их обсуждения и осмысления в словах, то есть на уровне абстракций.
Неумеренное увлечение телевидением наносит большой ущерб развитию человека, особенно становлению личности ребенка. «Как смотреть телевизор», «Опасный телеэкран», «Школьник у телевизора», «Облученные телевизором» – заголовки статей советских газет середины 80-х годов ХХ века. Уже тогда люди отрешились от восторгов по поводу телезрелища без границ.
В самом деле, кинематограф и театр дает зрителю определенную, строго дозированную зрелищную информацию. Потом, возвращаясь домой, человек обсуждает увиденное, осмысляет, даже если делает это «про себя».
Телевидение же гонит вперед своих взмыленных лошадей, и нужно обладать очень большой силой воли или
Итак, нужна культура общения с телеэкраном, потому что изгнать его из жизни и невозможно, и нерационально. Ведь гигантское множество разнообразных ситуаций с колоссальным количеством предметов мы познаем именно благодаря телевидению. А значит, как ни парадоксально, расширяем тем самым масштабы слов.
Ведь когда искусственный язык пытается дать определение слову «стул», он безуспешно жаждет перечислить формальные признаки предмета. А естественный язык определяет в первую очередь (и примеров этому можно тысячами брать из словарей, хотя бы словаря Даля) функцию: «Род мебели для сиденья, со спинкой (на одного человека)». Вот она, ситуация.
Кому-то такой подход может показаться уж очень детским: «Стул – это, то, на чем сидят, стол – это то, за чем едят...» Но опять же лингвисты называют денотатами любые реальные или воображаемые объекты, которые могут иметь обозначения в языке, причем «денотат <...> не есть конкретный телесный предмет, а ситуационное (выделено мною – В.Д.) представление о нем».
Именно в силу ситуационности естественная речь называет стулом и настоящий стул, с мебельной фабрики, и какой-нибудь ящик или камень, да вообще любое подходящее место для сидения, лишь бы зрительная (то есть разворачивающаяся в пространстве и во времени) картина позволила это сделать.
– Извините! – слышу я возражения. – Есть масса слов и выражений, для которых не найти зрительного образа: «постоянная Планка», «дифференциал», «спин электрона» и тысячи иных терминов науки!
Верно, таких слов предостаточно. Но мы уже говорили, что даже физики-теоретики, изъясняющиеся на языке абстрактнейших формул, стремятся переводить свои «работающие» абстракции в «неработающие» зрительные, чувственные модели. Вспомогательный зрительный образ бывает совершенно необходим для обучения, и «спин» превращается в быстро вращающийся игрушечный волчок. В книгах по высшей математике, предназначенных для начинающих, читатель встречаетмся со множеством чертежей, единственная цель которых – быть мостиком между абстракцией и чувством.
Абстрактное мышление немыслимо без слов. «Лингвистическое превосходство левого полушария имеет, повидимому, анатомическую основу», – читаем мы в авторитетной книге «Мозг». Действительно, у большинства певчих птиц левая половина мозга более важна для пения; у японских макак, живущих в высокогорье и легко переносящих снежные зимы, левое полушарие является ведущим при восприятии криков, которыми эти необычайно говорливые обезьяны обмениваются; есть и другие данные в пользу того, что существует сильная связь между способностью к восприятию и «производству» звуков и левым полушарием как механизмом. Так что когда произошел качественный скачок и появилось абстрактное мышление как высшая, чисто человеческая форма мышления, не видится ничего удивительного в том, что пристанищем этого мышления стало именно левое полушарие.