Как он похож на ангела
Шрифт:
– Да.
– Черт побери, я столько лет пытаюсь к ней прорваться! Как вам это удалось?
– У меня есть лицензия, выданная в штате Невада, она всегда неплохо действует на стражей закона.
– Ну как Альберта? – возбужденно спросил Ронда. – Сказала что-нибудь интересное? О чем вы говорили?
– Об О'Гормане.
– Да вы что? Как раз это мне... – Не ликуйте. Она весьма своеобразно отзывалась о нем.
– То есть?
– У нее идея, что шум вокруг О'Гормана ее и погубил: она-де увлеклась вместе со всеми расследованием,
– Альберта во всем винит О'Гормана?
– Да.
– Но это безумие, – сказал Ронда. – Помимо прочего это означает, что О'Горман знал о ее проказах за месяц до того, как к ней пришли ревизоры, и рассчитал, какой эффект произведет на нее шум от его исчезновения. Она понимает, что это невозможно?
– Альберта думает не о возможностях, а о собственной судьбе, и, как я сказал, весьма своеобразно. Она отказывается верить, что О'Горман мертв, потому что, по ее словам, если его убили, ей некого винить в своем несчастье. Она должна верить в то, что О'Горман исчез, чтобы отомстить. Без О'Гормана ей придется предъявить счет себе, а к этому она пока не готова, да и не будет готова никогда.
– Значит, она спятила?
– Похоже на то.
– Почему?
– Пять лет в камере меня бы доконали, – сказал Куинн. – Ей, видимо, тоже хватило.
Он вспомнил зал свиданий в Теколото и почувствовал презрение и неприязнь, но не к Альберте Хейвуд, а к обществу, которое отторгает часть себя самого и удивляется потом, что с ним неладно.
Ронда ходил взад и вперед по комнате, будто в камере находился он.
– Этого я напечатать не могу. Слишком многим не понравится.
– Вот именно.
– Джордж Хейвуд в курсе?
– Наверняка. Он у нее бывает каждый месяц.
– Кто вам сказал?
– Разные люди, включая саму Альберту. Ей посещения Джорджа в тягость, да и ему нелегко, но он продолжает ездить.
– Значит, он притворялся, что порвал с ней, чтобы сбить с толку мать?
– Не исключено, что кого-нибудь еще.
– Джордж странный человек, – сказал Ронда, хмурясь и глядя в потолок. – Я его не понимаю. То он такой скрытный, что не скажет, какое сегодня число, а то вдруг хватает меня за пуговицу и рассказывает полчаса, как поедет на Гавайи. Зачем?
– Чтобы вы напечатали это в газете. Так я думаю.
– Но он никогда не давал нам материала для светской хроники, поднимал крик, если его имя упоминалось в списке гостей на званом обеде. Откуда этот поворот на сто восемьдесят градусов?
– Ему очень хочется, чтобы все знали о его поездке на Гавайи.
– "Наш плейбой" и все такое? Нет. Это не похоже на Джорджа.
– Многое из того, что Джордж сейчас делает, на него не похоже, – сказал
Ронда открыл очередную жестянку пива.
– Куда спешить? Я повздорил с женой и отсиживаюсь, пока она не остынет. Составьте мне компанию. Как насчет пива?
– Так же, спасибо.
– Между прочим, вы после приезда видели Марту О'Горман?
– А в чем дело?
– Да так. Жена звонила ей в больницу днем, чтобы пригласить на ужин в воскресенье, и ей сказали, что Марта больна, а когда жена поехала к ней домой, чтобы помочь, ни Марты, ни детей, ни машины не было. Я думал, вы знаете, где она.
– Вы чересчур высокого мнения о моей проницательности. Пока, Ронда.
– Стойте! – Ронда вдумчиво глядел на пиво. – У меня предчувствие. Насчет вас, Куинн. И оно говорит мне, что вы кое о чем узнали. И скорее всего, о чем-то важном. Нехорошо скрывать это от меня после всего, что я для вас сделал. Я ведь ваш лучший друг. Я дал вам полное досье О'Гормана.
– Да, мы с вами друзья не разлить водой, – сказал Куинн. – И вот вам мой дружеский совет: ложитесь спать. А что касается предчувствия, то выпейте аспирин, может, пройдет.
– Вы так думаете?
– Иногда я ошибаюсь.
– Сейчас вы точно ошибаетесь. Думаете провести старого газетного волка? У меня интуиция!
Поднявшись, чтобы проводить Куинна, Ронда наткнулся на угол стола, и Куинн подумал, что сила его интуиции находится в прямой зависимости от количества выпитого.
Он был рад снова выйти на воздух. Дул свежий ветер, и пустынный днем город наполнился после захода солнца. Все магазины были открыты, перед кинотеатрами выстроились очереди. Машины, набитые подростками, колесили по улицам, оглушая прохожих гудками, визгом шин и криками радио.
В мотеле Куинн поставил машину в гараж и закрывал дверь, когда кто-то позвал его из-за куста жасмина:
– Мистер Куинн! Джо!
Он обернулся и увидел Вилли Кинг, прислонившуюся к стенке гаража, словно ей было нехорошо. Она смотрела на Куинна остекленевшими глазами, и лицо у нее было таким же белым, как цветы на кустах.
– Я вас жду. Давно, – сказала она, – целую вечность. Я не знаю, что делать.
– Устраиваете очередное представление, Вилли?
– Нет! Нет! Это правда.
– Настоящая правда?
– Бросьте! Всегда заметно, когда человек врет, а когда нет.
– В вашем случае – не всегда.
– Ну что ж, – сказала она, стараясь говорить с достоинством, – тогда не смею вас больше беспокоить.
– Как хотите.
– Она пошла прочь, и тут Куинн заметил, что на ногах у нее старые матерчатые тапочки. Вряд ли бы она надела их, если собиралась устроить представление. Он окликнул ее, и она после секундного колебания вернулась.
– В чем дело, Вилли?
– Во всем. Вся моя жизнь пошла прахом.