Как опасно быть женой
Шрифт:
– Может, лучше сэкономим восемьдесят баксов и проведем часик в постели? – Майкл просовывает ладонь мне между бедер. – Лучше всякой психотерапии.
Я убираю его руку.
Майкл вздыхает, и в этом усталом облачке углекислого газа я буквально вижу его мысли: “Вечно тебе неймется, да, Джулия? То волосы.
То гостевая комната. Были нормальные белые стены, так нет, тебе понадобился, видите ли, “эффект голой штукатурки”, и теперь там как в трущобах. Или вот задний двор. Росла себе травка, и все было хорошо, но тебе подавай райский уголок с фонтаном, клумбами и огородом, чтобы детей занять. Фонтан зарос тиной,
– Хорошо, – говорит мой муж. – Если тебе так нужно, я пойду.
– Сколько энтузиазма.
– А что мне, прыгать от радости? Я тебя люблю, Джулия. И по-моему, у нас все в порядке.
– А по-моему, нет.
Девять дней спустя мы сидим в спартанском кабинете доктора Милтона Фенестры. За письменным столом, покрытым вишневым шпоном, он терпеливо слушает, как я описываю пропасть, растущую между нами с Майклом. У доктора Фенестры веселые глаза, серебристые, зачесанные назад волосы и зеленый шелковый галстук. Нос его красен, как вишня; он похож на смотрителя школы, который напился и при всех помочился на стену. Доктор Фенестра интересуется, не хотим ли мы воспользоваться “нетрадиционным подходом” для налаживания отношений.
– Что вы имеете в виду? – проявляет бдительность Майкл.
Я хорошо знаю своего мужа, и у него началась тихая паника. У Майкла жуткая клаустрофобия, и он уже успел представить себе семейную терапию в темных и тесных замкнутых пространствах. Доктору Фенестре нечего и предлагать нам устраивать свидания в кладовке.
– Всего лишь кадриль, Майкл. – На полных губах психотерапевта появляется кривоватая улыбка. Он пристально наблюдает за нашей реакцией.
Майкл под столом тычет меня носком ботинка – в смысле, господи, надо срочно сваливать отсюда. Я не обращаю внимания на этого паникера.
– Вы должны представить, что брак – это кадриль, – объясняет доктор Фенестра, прочищая ухо тупым концом карандаша. – Весело, хоть и сложно. Тут дело не только в том, чтобы па выучить. Вы сближаетесь, танцуете, обнимаете друг друга. Меняетесь местами, преследуете партнера соседа, разбегаетесь. В чем и прелесть. В кадрили разрешается менять партнеров, но в итоге вы неизменно возвращаетесь к тому, с кем начали танец. Понимаете, к чему я веду?
– Не очень, – отвечает Майкл, ерзая на стуле.
Я не настолько раздражена, как муж, но все же пребываю в легком недоумении. Я ждала… ну, не знаю… психологии, разговоров о сбежавшем отце и властной матери, обнадеживающих бесед о том, что в долгом браке случаются приливы и отливы, что это путешествие с ямами и ухабами и так далее и тому подобное.
А не кадрили.
Доктор Фенестра протягивает нам листок бумаги. Расписание занятий кадрилью в Молодежной христианской ассоциации.
– Рекомендую среду, вечер. Мирна Делорио – истинный гений.
Мы соглашаемся на среду, платим доктору Фенестре положенные восемьдесят пять долларов и молча идем к лифту. Майкл складывает расписание и убирает в задний карман. Потом трясет головой и смотрит на меня с тоской.
– Детка. Это выше моих сил. Послушай, мы с тобой умные люди. Неужели
– И давно? – Это для меня новость.
– М-м… С прошлой недели. Джо совсем недавно договорился. Я собирался сказать, но забыл из-за суда.
– И что, каждую субботу? Все субботние вечера?
– Ближайшие три месяца – да. Это отличный контракт, Джулия. Мы обскакали лучшие группы в городе.
У нас в городе всего два бара с официантками топлес. Один из них – “Грязная плевательница”. Заведение славится хорошей музыкой, однако мужчины, которые, по их словам, ходят туда исключительно ради концертов, лицемерят не меньше, чем те, кто покупает “Плейбой” ради статей.
– То есть ближайшие три месяца мне предстоит проводить субботние вечера в одиночестве, потому что мой муж будет играть в баре с голыми официантками?
– Можно, конечно, и так сказать, – соглашается Майкл. – А можно и по-другому: твой муж будет получать кайф. Пожалуй, впервые в жизни. Он будет играть рок вместе с друзьями. Между прочим, вполне безопасный выход для стресса и раздражения, которые накапливаются на работе. Кстати, ты можешь приходить нас слушать, чтобы не сидеть дома одной. У нас будут как бы свидания.
– Насколько я помню, свидание – это когда двое людей находятся рядом, близко друг к другу. А если я буду за столиком, а ты на сцене, Майкл, то, по-моему, на свидание это не тянет.
И вообще, что значит “впервые в жизни”? Разве он не получает кайф со мной? С детьми?
Меня охватывает жуткая безнадега и бессилие, и я понимаю, что не в состоянии ничего ему объяснить. Что я не желаю ограничивать близость рамками пятидневного отпуска, хочу, чтобы он меньше думал о работе и больше обо мне, и никак не могу пережить историю с Сюзи Марголис. Что ревную к Эдит Берри, боюсь состариться и потерять остатки привлекательности, ненавижу его одурелое прилипание к телевизору и скучаю по тем Джули и Майклу, которые занимались любовью до предрассветного щебетания воробьев.
Мы не записались ни к Мирне Делорио, ни на другие занятия и больше ни разу не обращались к доктору Фенестре.
Нет блокнота.
Вот первое, что я замечаю, войдя в “Сотто Воче” с портфелем, полным бумаг по картине Мендельсона. Перед Эваном нет ни блокнота, ни тетрадки, ничего делового, только стакан воды со льдом. Я пытаюсь не обращать внимания на вину, шевелящуюся на периферии сознания. Но я-то с портфелем, напоминаю я себе. Пришла работать.
Сказав Майклу, что иду в “Сотто Воче” на заседание комитета, я не совсем кривила душой. Мы с Эваном и правда состоим в комитете и встречаемся по делу. Значит, у нас, по сути, заседание комитета, верно же? Так или иначе, мой муж отнюдь не был против. “Внезаконники” сегодня играют в Браунсбергской публичной библиотеке, поэтому – при условии, что я найду няню, – Майклу безразлично, куда я денусь. Подозреваю, что ему так даже спокойнее, ведь у нас обоих в голове целый гроссбух, куда скрупулезно внесены все услуги и одолжения друг другу, где дотошно учтена каждая привилегия. А если мы оба вечером чем-то заняты вне семьи, получается дашь на дашь. Никто никому ничем не обязан.