Как приручить дракона 3
Шрифт:
— Нет, я не собираюсь делать его юридикой, земское самоуправление меня вполне устраивает. Нет, у меня не имеется инвесторов для нефтедобычи, — такие люди, как он, все меряют по себе, вот и все. Он просто не сможет поверить, что я был с ним честен! Да и наплевать. — Вышемир моя родина, ясновельможный пан. Я там родился и вырос. Днепровский кручи, тихие улочки, раскидистые каштаны на Земской, бабушки у подъездов и пацаны на турничках — это моя родина. Я хочу, чтобы моя родина была тихой, спокойной, чтобы дети каждый день ходили в школу, старики — в поликлинику, а мамы с колясками гуляли по тротуарам и никого не боялись.
— Пся крев! — выругался он. — Играешь со мной? Ла-а-адно, ладно… Я не отступлюсь, слышишь? Вышемир — это мой проект, я на него поставил все, что у меня было. Так и знай — я тебя уничтожу. А потом и всех остальных! Это — мой путь, Пепел. Не стой на моем пути!
Он вскочил, пинком отшвырнул стул, зыркнул на буфетчика и ткнул в меня пальцем:
— Вот он расплатится, — и широкими шагами вышел за дверь.
Однако, какая все-таки скотина!
Глава 14
Парасуицид
Когда настал день дуэли, о смерти, честно говоря, я не думал. В конце концов, я уже помирал один раз, так что дело, в общем-то, знакомое. Вообще, когда точно знаешь, что по сути — бессмертен, а прекращение физиологических процессов в биологическом теле — это лишь первый шаг к переходу в иное состояние, и, возможно, в иной мир, к таким вещам начинаешь относиться несколько проще.
Да, я тут успел попривыкнуть. И да, мне здесь было очень интересно жить. И здесь у меня появились люди и нелюди, к которым я успел привыкнуть и которых успел полюбить… Вот они-то и занимали большую часть моих мыслей.
Стоя в церкви, пожалуй, следовало думать о Боге. Но мне в голову постоянно лезли строчки из песни одной американской певицы про то, что «what if God is one of us?» В конце концов, каждый из нас несет в себе Его образ и подобие, и защитить детей Зборовского, которым могут навредить политические конкуренты неподкупного журналюги, или — убрать теплицу бабы Томы, или — прочитать еще одну лекцию оркам Вождя — все это казалось мне никак не менее важным и полезным, чем многочасовые молитвы. Без молитв, конечно, тоже тяжеловато: «суета сует и томление духа» — это вечный бич деятельных личностей, так что притормозить, постоять в тишине и прохладе каменных сводов, подышать ладаном и задуматься о вечном — очень неплохая идея, но…
— Радзивиллы… — прошептал мне в самое ухо Рикович.
Я скосил глаза и увидел, как делегация великого клана некромантов входит в церковь. Впереди шествовал лысый и чернобородый мужчина с бледной кожей, дородный, в традиционном кафтане-жупане, подпоясанный широким, тяжелым и безумно дорогим «слуцким» поясом и в обязательных желтых сапогах. Его темные, глубоко посаженные глаза, орлиный нос и презрительный изгиб губ тут же дали мне понять, кто это: Михаил Клеофас Радзивилл Скрежет, отец Кшиштофа, младший сын нынче уже мертвого Януша Старого и брат нынешнего главы клана — Николая Радзивилла Доброй Ночи. Вообще у этой семейки с прозвищами был полный порядок: Черный, Рыжий, Лысый, даже — Рыбонька и Пане Коханку, и теперь вот — Скрежет и Доброй Ночи… Каких только Радзивиллов не водилось на свете!
В церковь вошло человек двадцать, все — родичи, ни одного клиента или слуги.
— О благорастворении воздухов и изобилии плодов земных Господу помолимся! — затянул дьякон с амвона густым басом.
— Подай, Господи! — громогласно откликнулся хор.
И тут церковные двери приоткрылись, и в притвор вошли Вишневецкие! Сам князь Иеремия — блистал! Он (о, Господи!), был наряжен в шикарнейшую соболью шубу, пальцы его, унизанные перстнями невероятной, кричащей роскоши, сжимали трость из цельного золота. Набалдашник трости представлял собой ограненный сферический кристалл, внутри которого сиял герб Вишневецких — тот самый «Корибут». Пышная седая шевелюра старика удерживалась золотым же обручем, и ни капли безумия на лице Збаражского владыки рассмотреть не удалось бы и самому внимательному наблюдателю.
Яся же, которая держала своего вельможного деда под руку, вызвала у меня едва ли не сердечный приступ от восторга. Нельзя ходить в церковь в таком алом платье, с таким-то разрезом! Да и декольте там, похоже, имелось сногсшибательное, я бы точно стал в него пялиться, если бы не песцовый полушубок, который был надет на девушку и невероятно ей шел. Княжна!
Она демонстративно мне улыбнулась и накинула на голову шаль: благочестие, однако! А потом подошла — и встала рядом. Вишневецкий же прошествовал почти к самому аналою, туда, где стояли хозяева — Волк-Ланевские и почетный гость — Михаил Клеофас Радзивилл с присными.
Я уже думал, что на этом сюрпризы закончатся, ан нет, когда псаломщик закончил читать «Апостол», а священник — еще не вынес Евангелие, двери церкви снова тихонько скрипнули, и внутрь проскользнули два мужчины: один — брюнет с черными волосами до плеч, второй — лысый, оба — в ярких стильных костюмах, скорее приличествующих каким-нибудь конферансье или эстрадным певцам. Они были похожи друг на друга и — просто невероятным, сумасшедшим образом — на мою маму! И на Гошину, получается, тоже? Тот, длинноволосый, с хитроватым прищуром, вдруг подмигнул мне, а лысый — он показал большой палец.
И тут в моей голове всплыло внезапное: «Броник и Мечик. Бронислав и Мечислав, мамины братья. Из Минска». Ого! Вот так вот? У моей мамы не было братьев! Хотя-а-а-а… Там, на земле, мы в церковь ходили не часто, но когда захаживали — мама всегда ставила две свечи за упокой, и никогда не говорила — за кого. Я думал — за родителей своих, за моих бабу и деда. А тут — вот оно как! Индийское кино, право слово! Дяди… Родственники! Это было новое чувство: я слишком привык чувствовать себя одиноким волком, и теперь мне стоило привыкнуть к мысли, что есть еще кто-то, близкий по крови, кроме далекой и безразличной мне родни, проживающей в Эриваньской юридике.