Как рассказать… Книга для школьного и семейного чтения
Шрифт:
– Ну, и куда ты их?
– Куда… – хмыкнул управляющий, отводя глаза. – Туда. Кто их где ждет? Они же яловыми числятся. Попробуй переиграй. А то ты сам не знаешь…
– Знаю, – опустил глаза приезжий, – да как-то… Все же живая душа.
Управляющий лишь покачал головой. Мальчик доел ломоть, отец обтер ему ладонью мокрый рот и сказал:
– Ну, беги домой.
На воле ветер ударил в лицо стылостью. Но так легко дышалось после дыма и пара! Наносило пресным духом соломы и терпко-бередящим силосом,
Мальчик пошел было напрямую к дороге, к дому. Но вдруг передумал и заспешил к скотьему базу. Там, в затишке, возле соломенной стены загата, красный телок стоял на том же месте.
Недолго думая мальчик подошел к сену, скирды которого высились неподалеку. В прошлые годы, когда домашняя корова Зорька приносила телят, за ними ухаживали мальчик с покойной бабушкой Маней. И он знал, какое сенцо нужно маленькому теленку, правда, попозднее. Зеленое, с листиками. Его пучком подвешивали, и телок похрумкивал.
В большом колхозном скирду найти такое сено было труднее, но мальчик нашел пучок-другой зеленой листовой люцерны и отнес телку.
– Ешь, – сказал он. – Ешь, живая душа…
Живая душа… Это было умершей бабы Мани присловье. Она жалела всякую скотину, домашнюю, приблудную, дикую, а когда ее укоряли, оправдывалась: «А как же… Живая душа».
Телок потянулся к пучку сена, шумно понюхал его. А мальчик пошел домой. Вспомнилась бабушка, с которой жили они всегда, до этой осени. Теперь она лежала в земле, на заметенном снегом кладбище. Для мальчика баба Маня пока оставалась почти живой, потому что он долго знал ее и расстался недавно, и потому не мог еще привыкнуть к смерти.
Теперь, по дороге к дому, он поглядел на кладбище: в белом поле чернели кресты.
А дома дед еще не ушел с база: кормил и поил скотину.
– Деда, – спросил мальчик – телок может на одном сене прожить? Малый. Только родился.
– Молочка ему требуется, – ответил дед. – Ныне вот наша Зорька должна принесть. Телочка.
– Нынче, – обрадовался мальчик.
– Ныне, – повторил дед. – Ночь не придется спать. Караулить.
Корова стояла рядом, большая, бокастая, и шумно вздыхала.
А в доме мать готовилась встретить гостя: катала тесто для гусиной лапши, и в духовке что-то спело, сладкий дух горячего печева разносился по хате.
Мальчик пообедал, убежал кататься с кургана и домой заявился лишь вечером.
В доме горели огни. В горнице, за столом, сидели приезжий и вся родня. Отец, мать, дед в новой рубашке, с расчесанной бородой, тетка с дядей и сестры. Мальчик неслышно вошел, разделся, пристроился на кухне и поел. И лишь тогда его заметили.
– А нам и в глаза не влезло, что ты пришел! – удивилась мать. – Садись с нами вечерять.
Мальчик мотнул головой, коротко ответил:
– Я поел, – и ушел в дальнюю
– Ух и натурный, – попеняла мать. – Прям старичок.
А гость лишь глянул на мальчика и тотчас вспомнил о теленке. Вспомнил и сказал, продолжая начатый разговор:
– Вот живой пример. Теленок этот, на базу. Ведь колхоз должен лишней скотине радоваться.
– А вот нам такие телки – одна морока, – засмеялся хозяин дома и серьезно добавил: – Не числится – и шабаш. Тама, на ферме, на Большеголовке, от своих криком кричат. По-пожарному. Дохнут они. Их уже ставили на вопрос. Одного заведующего спешили, другому – не слаже.
– Дожилися… Хозяева… – покачал головою дед.
А мальчик зажег свет в комнате-«боковушке», пристроился на кровати с книжкой. Но не читалось. Рядом, через комнату, сидели родные, слышался их говор и смех. Но было тоскливо. Мальчик глядел в темное окно и ждал, когда дед вспомнит о нем и придет. Но дед не приходил. Бабушка бы пришла. Она бы пришла и принесла вкусную печенюшку, из тех, что лежали на столе. Она бы пришла, села рядом, и можно было прилечь к ней на колени, ласкаясь и задремывая.
За окном наливался густой синью январский вечер. Соседний дом, амочаевский, светил будто издалека, а дальше стояла тьма. Ни хутора, ни округи.
И снова вспомнилась баба Маня, словно живая. Так хотелось услышать ее голос, тяжелую шаркающую походку, почуять руку. В каком-то оцепенении мальчик поднялся, подошел к окну и, глядя в глухую синеву, позвал:
– Бабаня… Бабань… Бабанечка…
Он вцепился руками в подоконник и глазами впился во тьму, ожидая. Он ждал, слезы стояли в его глазах. Он ждал и, казалось, видел через тьму кладбище, занесенное белым снегом.
Бабушка не пришла. Мальчик вернулся к кровати и сел, теперь уже никуда не глядя, никого не ожидая. В комнату заглянула сестра. Он приказал ей:
– Уйди.
– У-у, быча… – укорила сестра, но ушла.
Мальчик не слышал ее, потому что вдруг ясно понял: бабушка никогда не придет. Мертвые не приходят. Их уже никогда не будет, вроде и не было. Настанет лето, потом снова зима… Школу он кончит, в армию уйдет, а бабушки все не будет. Она осталась лежать в глубокой могиле. И ничем ее не поднять.
Слезы высохли. Стало вроде легче.
А потом вспомнился телок с колхозной фермы. Он должен умереть нынешней ночью. Умереть и тоже никогда не оживеть. Другие телки будут дожидаться весны и дождутся ее. Задрав хвосты, будут носиться по обтаявшему базу. Потом лето настанет, и вовсе хорошо: зеленая трава, вода, по выгону бродить, бодаться играясь.
Мальчик решил все разом: он возьмет сейчас санки, привезет бычка и поселит в кухне, с козлятами. И пусть он не умирает, потому что живым лучше, чем мертвым.