Как разлагался пластик
Шрифт:
Я поднялась и побежала домой, жадно глотая ледяной воздух. Меня трясло. На вкус солянка эмоций прекрасна, но ингредиенты неузнаваемы. Еще немного, и сердце бы выскочило, я задыхалась. Ликовала и вместе с тем боялась. Жизнь дорожала, ее бледный эскиз сегодня броско размалевался.
Гляди-ка, комната так же пуста и беззвучна, но как же похорошела. И мерзко-зеленые шторы более не кажутся безвкусицей. С удовольствием черкаю в помятой тетради. Страницы малость разбухли от слез, но писать можно. Да и как добротно пишется!
Мне
***
Это был он… От его запаха хотелось блевать. Он вонял тухлой рыбой. Комната впитала всю вонь. Я проветривала уже. Два раза проветривала. Застудила дом, а тошнотворный запах никуда не делся. Еще воняло гарью. Воняло сгоревшим волосом. Мать ничего не учуяла. Но почему? Она ругалась, когда я настежь распахнула окна. Но ведь дышать нечем.
Вот, откуда в тот день взялся странный, едва уловимый запах. Это его запах. Он был близко. А этой ночью Идол уже сидел в моей комнате. Я знаю, он сидел в кресле напротив моей кровати. Больше нет нужды искать его. Ходить на кладбище. Похоже, он будет приходить сам. Ведь он любит смотреть, как я сплю.
Запись от 23.08.2024
– Машенька, газетку забери…
На улице под проливным дождем ждала Зоя. Я глянула в окно, она стояла терпеливо, хотя могла сунуть газетенку в ящик, или, на худой конец, швырнуть на веранду да пойти по своим делам. Накинула фуфайку, вышла на улицу. Зоя не шевельнулась, будто ждала, пока я подойду и возьму проклятую бумагу прямо из рук.
– Фенечка хочет, чтоб ты зашла…
Зоя, заприметив, что я отреагировала прохладно, уточнила, или скорее пригрозила: «Очень хочет…» Очень так очень… Молчаливо кивнула в ответ, и пошла в хату, дабы одеться потеплее. Топать до старушки было в тягость, тут тебе и ливень, и куча хлопот по дому. У хряков-то кто чистить будет… Но в глубине души, конечно, понимала, что предстоящая встреча несколько важнее уборки навоза. Швырнула засохшие лепестки гладиолусов, что готовила для гербария, и пошла к старухе.
Всякий раз, когда я шла в сторону кладбища, накатывала тоска, и дело здесь не в серых могилках. По пути ненароком заглядывалась на холм за озером. Там мы с мужем начали строить дом еще в восемьдесят девятом… Он задумывался футуристическим: круглый каркаc, высокий змеевидный фундамент. Смелый план оказался настоящим вызовом не только для строителей, но и для нас, для деревни. Но не хватало то денег, то желания. А после Борька и вовсе исчез, оттого маленькая Бузлуджа так и осталась в дерзких планах и помыслах. На холме и по сей день стоит лишь полуразрушенный фундамент, а весь участок порос елью. Потому у домика только одна призрачная схожесть с величественным болгарским сооружением. И то, и другое – вызов, с которым мы не сумели справиться.
Подойдя к калитке, я отчего-то перекрестилась,
– Тута я, тута…
Старуха Феня одной рукой бросала поленья листвяка в банную печь. Следом в огонь отправлялись платья, фотографии и прочее барахло. Все это походило на дурной сон. Она закинула охапку дров и все вещи, а после принялась хаотично бродить по дворику, прибирая все по местам. Выглядела она совсем отреченной и неземной. На меня не реагировала. Стало жуть как неловко. Годы свое берут, может, позабыла? Или Зойка, дура, решила так позабавиться. Ну тоже ересь – нам уже не по десять. Я покралась к улице совсем тихонько и нерасторопно – не хотелось тревожить старушку, как вдруг она звонко выпалила: «Ну все! Идем у хату!»
Я в миг продрогла не то от колючей мороси, не то от неожиданной фразы. Облокотилась на дощатый забор и бездумно смотрела в сторону озера.
– А-а-а… Увидела, увидела?
Приглядевшись, я заметила, что в самом его центре появился небольшой островок. Старушка взяла меня под руку и повела в дом, бубня под нос: «Времечко, времечко…»
В кухне пахло выпечкой. Увидела на столе надломленную рыбную кулебяку. Я разулась и села на табурет. На полу блестело несколько лужиц, будто мыли его в спешке, толком не отжимая тряпку. Я томилась в безмолвном ожидании, а Феня не могла найти себе места: она то суетливо вытирала посуду, то копошилась в корзине с фруктами, то наводила порядки на полках.
– Агриппина Григорьевна, садитесь, пожалуйста…
В этот момент старушка тянулась к шкафчику, чтобы поставить соль на место. Рука ее остановилась на полпути, и Фенечка необычайно резко замерла, точно робот, у которого сел аккумулятор. Мой зов вывел ее из транса, она довольно взглянула на меня и прекратила бесноватые зигзагообразные хождения по кухне, усевшись за стол. От столь официального обращения на морщинистом лице нарисовалась робкая улыбка. Думалось, это натолкнет Феню на разговор, но она продолжала молчать. Взгремело затянутое тучами небо, сильнее разошелся дождь.
– Идол никого не убил. Ни одного ребеночка! – лицо Фени не переменилось, однако старушка произнесла эту фразу заносчиво, будто сей факт был поводом для гордости. Я вдруг поняла, что за секунду узнала об Идоле больше, чем за предыдущие шестнадцать лет, оттого зародилось неконтролируемое, буквально кошачье любопытство. Захотелось подогнать ее: «Ну, ну?» Но в порыве воодушевления я не заметила, что по щекам бабушки потекли слезы. Сделалось стыдно. Феня задрала подбородок и резким выдохом сдула слезинки, а после сказала:
– Это мы… Это мы убиваем.
Меня как ледяной водой окатили. Замерла. По телу пробежала дрожь. Феня ждала, терпеливо ждала, пока я поведаю свою тайну. Я увидела это в проницательных глазах, почувствовала в тяжелом затхлом воздухе. А после я поймала сверлящий укоризненный взгляд, который говорил лишь об одном: то вовсе не тайна, а секрет на весь свет.
Захотелось прильнуть к старушке, ведь у нас поганое и постыдное, но все же родство. Я поднялась, крепко обняла ее, и мы тихо заплакали.