Как рушатся замки
Шрифт:
Благо через пять минут подоспели с вином. До ночи они с интерином не заговаривали.
***
На какое-то время за дверью установилась гробовая тишина. Перестали бряцать звенья цепи, оттягиваемой весом тела, исчез металлический стук раскладываемых на столе инструментов – крысы и те затихарились где-то в укромных уголках и теперь наверняка следили за происходящим своими глазками-точечками. Выжидали.
Лис пришлось приложить уйму усилий, чтобы не заскрести ногтями по полу от бессилья. Нервозность никуда не исчезнет, зато ссадины гарантированы.
Вряд
Будто в ответ на её мысль прозвучали шаги. Ровно два: от стола к стене. У Лис вспотели ладони.
— За ночь не надумал говорить по-хорошему?
— Мне нечего сказать, – непоколебимо возразил заключённый.
Палач постучал по ладони деревянной палкой – батогом. Звук был хорошо узнаваем: беднякам и слугам нередко назначали битье в качестве наказания за провинности.
— Не прикидывайся дурачком. Сам в курсе: отсюда или трупом на повозке, или с признанием…
— …под конвоем до эшафота, – перебил его второй мужчина. Невесело хмыкнул: – Дам я показания, не дам – разницы нет, правда?
— Работа у меня такая. Приказ.
— Приказ… И никакой личной неприязни?
Лис почти увидела, как губы мучителя растягиваются в улыбке.
— Самую малость.
Он со свистом замахнулся и ударил. Звякнули цепи. Заключённый молчал.
Девушка заворочалась. Неспокойный сон не спешил выпускать её из цепких лап.
— Ты училась музицировать?
В груди кипел гнев. Она бы выжгла эту комнату с людьми в ней, если бы ошейник не сдавливал горло.
— Нет.
Министр закивал со снисходительным видом и поднял со стола молоток. Тот не гармонировал с белыми перчатками – и всё внутри Лис застыло, когда мужчина повернулся к Элерту. Вызов в синих глазах не преломило даже мелькнувшее на миг понимание.
— А капитан Катлер блестяще исполняет композиции классиков на клавесине. На вечерах его вечно уговаривали сесть за инструмент.
Сопротивление Элерта свёл на «нет» удар надсмотрщика под дых и сразу за ним – кулаком в челюсть. Мужчина согнулся, давясь кашлем. По подбородку вязко стекала кровь.
На нём нетронутого палачами места не сохранилось: всё сплошь синее, багровое. По туловищу – воспалённые раны. По рукам – ожоги, ссадины от кандалов. Больная нога под неестественным углом – снова перелом. Но щерился, что красные от крови зубы виднелись, на колени вставал по насильственному принуждению и не выдавал требуемого – он прежде язык откусит, чем укажет на Росса.
Они давно сообразили, что ломать его бесполезно. Стержень в капитане сидел прочный: хоть по кусочку отрезай – уста не разомкнутся.
Нравилось им. Враг в полном распоряжении – снимай с него кожу, отдирай мышцы да радуйся!
Лис сморгнула злые слёзы.
— Он не скажет, – пробормотала она и, изо всей мочи рванувшись из пут, повторила громче: – Он
Министр состроил удивлённую гримасу:
— Да. Он безнадёжно упрям.
Пальцы у Элерта красивые, длинные. Она редко заставала его за музыкальным инструментом, зато эспадроном он владел мастерски, великолепно стрелял из ружей и писал мелким каллиграфическим почерком – буковка к буковке.
Лис не отрываясь смотрела, как его руку закрепляют в железной «перчатке». В ней пальцы расставлены широко – не сдвинуть.
— Я на тебя рассчитываю, милая моя предательница. – Он очертил линию её подбородка. Она мотнула головой, вызвав у него одобрительный смех: – Ты женщин за нрав выбираешь, Элерт? Ясно, почему на неё повёлся! Не могу не одобрять! Себе б забрал, да порчеными вещами не пользуюсь.
— Вы бы зубы обломали, – прохрипел мужчина, кое-как распрямившись. В чёрных зрачках плясали демоны.
Их с министром разделяло не больше пары шагов, поэтому Лис не смогла ни испугаться, ни открыть рот. Молоток с замахом опустился на мизинец Элерта. Послышался хруст кости.
И отрывистый, болезненный вскрик, тут же пойманный за сжатой челюстью.
Со сна окружение расплывалось. Брезжил оранжевый свет, и сначала Лис решила, что наступило утро. В висках пульсировала боль. Конечности затекли, от усталости смыкались веки. Она повернулась на бок на неудобной узкой полке, и поймала вопросительный взгляд канцлера. Похоже, с отдыхом не ладилось у них обоих: до её пробуждения он, похоже, читал, прикрепив фонарик к верхней ступеньке.
— Который час?
— Около трёх, – оповестил он, вернувшись к прерванному занятию. – Кошмары?
«Да. Твои», – горчило на языке. Она приподнялась, подмяв под себя подушку, и непроизвольно покосилась на его изувеченную руку.
— Вы играете на музыкальных инструментах? – спросила она, обняв колени.
Иногда из-за дара девушка не отличала реальность от выдумки. Увиденное вполне могло сойти за плод перевозбуждённого воображения.
— Играл. На клавесине, – откликнулся Катлер, не отрываясь от книги. – Сейчас-то уже музыкант из меня неважный. Но, честно сказать, мне никогда это не нравилось.
— Почему? – заинтересовалась она.
Надежды выспаться всё равно рухнули.
— Меня mamah заставляла упражняться по вечерам. Я рвался с друзьями консервные банки с моста пинать, а она заводила любимое: «Ehlert, educour un capaliere necess voir nota muiseec! La cee orcul costaour edu!»{?}[Элерт, воспитанным молодым людям необходимо знать нотную грамоту! Это – основа хорошего воспитания! (сут.)]. Мало кто из-под палки проникается музыкой.
Он заулыбался, и Лис, не выдержав, тоже улыбнулась. Ей представился вихрастый мальчишка в подтяжках, который взбирается на скамью и с несчастным выражением берётся за ноты. Рядом садится строгая мать. За урок она не единожды поправит его локти, пожурит за неусидчивость, возможно, отвесит подзатыльник: «Не отвлекайся! От тебя клавиши разбегаются!».