Как рушатся замки
Шрифт:
— Вам не стыдно хвастаться, что тридцать лет назад вы владели языком на уровне младенца?
Берг проворчал что-то невнятное. Канцлер засмеялся, утёр со рта кровь и расстегнул верхние пуговицы на рубашке. Взгляд наконец выхватил Лис, и девушка, осознав свою ошибку, несколько раз обмахнулась шляпкой. Подслушивать она не намеревалась – это произошло случайно. Между тем, подробности никого не интересовали. Мужчина ни за что не поверит в её честность, и острая улыбка прозрачно говорила: «Кого я вижу, мисс Тэйт». Удивлённым он не выглядел, зато смертельно уставшим – ещё как.
Лис вернулась в купе, где после нелёгкой схватки с запирающим рычажком открыла форточку. Вскоре канцлер присоединился к ней. От солнца
— Я заказала вино, – поделилась она, бесцельно перелистывая страницы книги. В ней вроде бы рассказывалось о судьбоносной встрече двойников, имевших несчастье полюбить одну женщину.
— В качестве извинения? – усмехнулся Катлер.
Он старался изображать бодрость, но даже шутки звучали вяло. Боль разъедала грудную клетку, когтями скребла по внутренностям. Он с трудом дышал. Под глазами залегли глубокие тени.
— За что мне извиняться? – невозмутимо бросила Лис и, зажав в зубах ленту для волос, искоса посмотрела на него.
Канцлер ответил ей идентичным взглядом. Отвернулся, чтобы откашляться в кулак. Лоб покрыла испарина. Девушка подавила порыв дотронуться до него, чтобы проверить температуру. «Тебя это не касается», – одёрнула она себя. Ему не требовалось сочувствие, он не просил о помощи, а она не умела дать ни то, ни другое. Просто-напросто его состояние бередило раны детства, и в ней против воли пробуждалось горькое сожаление. Человек мог быть каким угодно: благодетельным, жестоким, гулякой, набожным – в мозги не закладывали схему поведения от первого крика до последнего удара сердца. Он являлся в свет неидеальным и умирал испорченным. Медленной же, мучительной смерти от болезни не заслуживал никто.
Однажды вечером, после особенно затяжного приступа у приёмной матери, доктор Вайнн пил чай на террасе с отцом. «Лёгкие – самый подлый орган, – досадовал он. – Они отказывают первыми и сложно поддаются лечению». Лис запомнила его лучше прочих: он носил ей конфеты, много рассказывал об Альдии, из которой сбежал после победы партии Йетера на выборах в парламенте, «не заламывал цену», как говорил отец. Нравилась ей и трезвая оценка пациента: от его прогнозов не веяло ложной надеждой.
Она кое-как собрала хвост, заведя за уши слишком короткие пряди. Обернула ленту: раз, второй… Вагон дёрнулся – и лёгкий пудрово-розовый обрезок сары{?}[материал, похожий на шёлк.] подхватил ветер. Лис кинулась за ним, но канцлер опередил её.
— Вам красиво с длинными волосами, – сказал он, подав ей ленту.
Девушка дунула на локон, падавший на лицо.
— Красиво, но непрактично. Сами-то чего отрезали?
— Мода поменялась, – обескуражил он прямотой.
Она прыснула от смеха.
— Таких серьёзных мужчин заботит какая-то мода? – притворно изумилась, подметив, как приподнялись уголки его губ. – Может, вы лысеете от старости, господин интерин? Зачем же выдумывать оправдания? Этого нельзя стесняться. Процесс естественный!
— Может, – согласился он.
В лукавом прищуре читалось веселье. С самоиронией он дружил, что немало грело Лис душу. По крайней мере, собеседник из канцлера нескучный: на её колкости он реагировал в той же манере, не жалел шуток и не заводил унылых монологов о политике. Возможно, она зря убивалась из-за испорченного путешествия. За вычетом единственного щекотливого момента: в планшете мужчины лежала копия заведённого на неё дела.
Девушка забрала ленту. Иссечённые, холодные пальцы ненадолго задержались на её – словно тепло кожи впитывали. От прикосновения зажглись руны; она снова, как когда-то в его квартире, ощутила, что энергия переполняет её до предела, до небезопасной неконтролируемой грани. Магия, до времени дремлющая, рвалась прочь из тесного тела. С ней же вспыхнула эйфория. Потом кольнул страх: в ноздри просочился запах
Лис прогнала назойливое влечение. Ни за какие деньги она не желала сталкиваться с прошлым Катлера. В нём – кошмар на кошмаре. У неё без него демонов под рёбрами в избытке. Ничем приятным её визиты в его воспоминания не оборачивались.
— Кто вас раскрыл? – быстрее, чем успела передумать, спросила девушка. – Вы всегда притворялись верным короне, я права? Сколько лет вы помогали революционному движению?
К её удивлению, он не проигнорировал и не отшутился.
— Если под помощью вы подразумеваете что-то глобальное, то с тех пор, как мне лейтенантские звёзды выдали. То есть с семнадцати лет. Без имени, без звания, без связей от меня толку было ноль. – Он откинул крышку зажигалки, которую не убрал в китель. Захлопнул. – Я ещё в детстве увлёкся идеей народовластия. Отец Азефа принадлежал к тайному университетскому кружку. Он преподавал зарубежную историю и философию и просвещал нас в тонкостях разных учений. Фактически… фактически на службу я пришёл маленьким диверсантом, – улыбнулся он. – А что касается первого вопроса… после вступления Сорнии в войну я впал в немилость Адоэля. Я не видел смысла разыгрывать спектакль дальше, тем более после событий на Тарманьском направлении, и сам предоставил повод для слухов. Обстановка обязывала действовать.
Добровольно вложить в руки врагов основания для ареста… Мог ли капитан Тайного кабинета не догадываться, что творили с изменниками в застенках? Однозначно нет. Он вдоволь насмотрелся на пытки, наверняка доводилось поприсутствовать не в роли наблюдателя. Понимал же, что не пощадят. И всё-таки не сбежал – явился в столицу вместе со своими солдатами, наплевав на угрозу заключения. Встретил приговор с распростёртыми объятиями: вот он я, весь ваш. Его признание не укладывалось в голове. На что он надеялся: на авторитет в армии? на признание народа? Как бы то ни было, ставка сыграла. Для Лис канцлер оставался тёмной лошадкой. Так же, вероятно, рассуждали и его политические союзники, не говоря об оппонентах. Кто не сочтёт опасным полководца, обладающего колоссальным авторитетом в армии и своей жертвой всколыхнувшего застарелую ненависть сорнийцев к монарху? Тогда как Азефа Росса звали голосом революции, бывшего командира «Призраков» тайком величали её сердцем. Теперь девушка видела – небезосновательно.
— Вы странный человек, Элерт Катлер, – отметила Лис. – Не каждый бы согласился нарисовать на спине мишень ради призрачного шанса на успех.
— Есть вещи поважнее жизни, – ответил он мягко. – Я дорожу моей страной.
— Не упрямься. Будь послушным мальчиком и расскажи мне, где засел Росс с компанией. И главное: куда он спрятал псевдопринца? Или её пустят по кругу.
Плевок в физиономию заставляет мужчину отшатнуться. Затем раздаётся скрежет рычага, и цепи резко опускаются.
Лис отвернулась к окну. Поперёк горла встал ком. Канцлер не врал: Сорнию и долг он ставил превыше всего. Ради страны он не пожалел ни себя, ни любимого человека.
Восхищения это не вызывало. Горечь – да.
— Вы не пробовали включить эгоизм? – В её голосе мелькнула категоричность. – Иногда полезно. Извините меня за честность, господин канцлер, но вашей жизнью как шахматной фигурой двигают, а вы не противитесь.
Его ресницы дрогнули, кадык дёрнулся. Лис показалось, что он собирается заспорить. Однако он непринуждённо облокотился на подушки, постучав по планшету ногтем.
— Пока что фигуры передвигаю я.
Она оскалилась, в сотый раз за день прокляв его характер, и уткнулась в книгу.