Как стать никем. Апокалипсис по-питерски
Шрифт:
В этот раз для Деда всё прошло хорошо. Но сколько бы верёвочке ни виться, всё равно кончик да отыщется. Не брешут народные пословицы.
Однажды, когда мы вчетвером сидели на кухне и готовили поздний ужин, Дед пришёл домой в компании прилично выглядящей женщины, девочки лет десяти и некоего седого субъекта в наколках, представившегося королём бомжей Московского вокзала. Я точно сейчас не помню его «должность». То ли король бомжей, то ли принц воров. Может, кардинал попрошаек. В принципе, не важно. Видно было, что он себя сильно уважал, да и дальнейшие действия персонажа заставили нас проникнуться к нему тем же чувством.
Король
– Эта женщина с девочкой остались брошенными у меня на вокзале. У них нет ни денег, ни дома, ни родных, ни документов (шёл две тысячи первый год, и таких историй было полно, они и сейчас имеют место быть). Мне с них нечего взять. Вы и сами на них посмотрите: какие из них попрошайки? А прогнать жалко. Этот хрыч, – он ткнул в Деда, – сказал, что может их приютить. Я людям не доверяю, пришёл проверить. Вы не обращайте на меня внимания, я на кухне посижу.
Мы обозначили королю диско и предводителю команчей, что доверить Деду приличных людей – вовсе не лучшая идея. Но он решил проверить всё сам.
Достали ещё тарелки, накормили мать с дочкой. Король вежливо отказался. После ужина Дед с новообретённой семьёй ушли устраиваться в комнату, а мы с герцогом остались на кухне. Ему почему-то было весело с молодыми раздолбаями, устал, видимо, от своих попрошаек. Он показывал нам фокусы с картами, монетами, часами, рассказывал разную смешную дичь. На вокзале и честный человек не соскучится, а уж для него изнанка была полна историй. Такие люди вообще интересны, поэтому ночь случилась познавательная.
– Ребята, идите спать, – наконец сказал он. – Я тут… один подежурю.
Мы с Коляном откланялись, ушли в свою комнату и заснули.
Подъём был в десять утра. Быстро оделись, вышли в коридор и направились к выходу, но… Дверь в Дедову комнату была открыта. Сам он лежал на спине с открытым ртом. Его раздутое лицо и пол были в крови, к щеке прилипли выбитые зубы.
Картина маслом. Женщины с ребёнком в комнате не было. Я подошёл к Деду, толкнул ногой, проверяя – живой вообще или уже не особо. Тот застонал.
– Дед, а Дед, кто ж это тебя так отпиздил?
– Дру-уг…
– Какой, на хер, друг?
– Дру-уг, заката-ай вату! – простонал Дед. – Сходите в аптеку, ребятки. Падыхаю…
– Какую, блядь, вату? Тебе башку отбили?
– Эта… с зоны это… Сходите в аптечку.
Ну да, тут делать нечего, надо идти. Кухня располагалась напротив выхода из квартиры, там и сидел король. Он же принц и всё такое. Увидев нас, поднялся и сказал:
– Привет, ребята. Хоть вы наконец проснулись… Не поднимайте кипиш, это я его отпиздил. Сижу на кухне, тишина, думки ночные думаю, вдруг ребёнок заорал. Я туда ломанулся, а эта тварь вырубила мать и пристаёт к девочке. Он-то думал, что я ушёл, уёбок. Ну и… А они у меня на вокзале будут в безопасности, я пристрою. Вас вот дождался, чтобы предупредить. Вы там это, без мусоров, согласны?
Вот тут мы и поняли, за что мог сидеть Дед.
В аптеку – ясен хрен – мы не пошли и дальше общаться с Дедом брезговали. Словно даже от разговора с таким говном можно испачкаться. Да так оно и есть на самом деле.
Он и сам поутих, только бренчал вёдрами по утру в туалете и шепеляво ругался:
–
Съехал я с этой квартиры осенью две тысячи третьего. Последний раз она мне аукнулась ещё через четыре года, когда я на Сенной встретил бывшего бизнесмена, а ныне нечистого на руку колдыря Мишу. На нём была моя, пропавшая много раньше, куртка.
О Деде я его не расспрашивал, нашлось о чём потолковать и так.
Глава 9. Питерское
Питер впитал меня, как раскалённый песок Сахары каплю влаги. Секунда – и я растворён в особой атмосфере города, я очарован магическим полумраком питерских колодцев, волшебных и опасных в белую ночь. Мы с друзьями гуляли по набережной от Дворцовой площади до Новой Голландии, бродили по улице Декабристов от Мариинского театра до Английского проспекта, шастали по периметру сахарного Никольского собора. Тут же, на просторах бывшего болота, вокруг задумчивого памятника Глинке, раскинулась консерватория имени Н. А. Римского-Корсакова, рядом вздыбилась психбольница и изогнулся над водной гладью Поцелуев мост.
Время выпускных, белые ночи, июнь. На проспекты и линии Северной столицы выхлынывают когорты дипломированных специалистов разного качества и сферы применения праздновать свои синие, а у кого и красные дипломы.
Выпускники консерватории щедрой, но одновременно талантливой рукой великого композитора раскиданы по старинным улочкам и поют. А как поют выпускники консерватории? Очень хорошо поют, мягко выражаясь.
Шёл я выпимши по Декабристов, а в нескольких шагах от меня, по направлению к психбольнице на Пряжке, двигал цельный выпускной и пьяный хор. И бесплатно пел многоголосье. И как только хор замолчал, отзвучало эхо по стенам доходных домов, я не сдюжил с эмоциями и козлиным тенорком воспарил над атмосферой:
– Ой, то не вечер, то не ве-е-ечер!
– Ой, мне малым-мало спалось! – подхватил хор пьяных выпускников. И полилась песнь казачья. И светило солнышко незаходящее. И душа пела, гуляла по закоулкам городским, светлым пенным утоляя жажду, наполняясь любовью к городу каменному – Петра творенью.
Маховик махровой графомании (о! как сказал-то!) был запущен в этот временной отрезок моей жизни, оправдывая детские мечты о писательстве и предначертании высших сил. Классики беспокойно ёрзали в склепах, а я писал первый и, к счастью, последний акт пьесы «Питерское», такой же ненужной миру, как и сами персонажи:
«Санкт-Петербург. Ночь – знойная и белая, как горячка. Даже самые одиозные бойцы алкогольного фронта обрели тяжёлое забвение в своих конурах. Угол Английского проспекта и улицы Декабристов. Старое здание напротив дома Блока, где восемьдесят лет назад „умер от смерти“ голодающий поэт-символист, в честь которого потом назовут ресторан.
Тёмная комната – узкая, но глубокая. Высокий, украшенный лепниной потолок. Патрон с лампой накаливания, паутина. Скудная старая мебель. Кресло-качалка со сломанным подлокотником. Заляпанные обои с узорами из цветов. Большое прямоугольное окно с облупившейся краской на раме, выходящее в тесный двор. Питерский колодец. В комнату льётся уютный свет из дома напротив. К окну приставлен большой стол. На столе бардак – печатная машинка, остатки ужина, консервная банка с окурками, пустые бутылки (фуфырики, фанфурики, мерзавчики… кому как нравится).