Как стать оруженосцем
Шрифт:
...Когда покидали замок хлебосольного сэра Мальбрука, душа Владимира пела голосом Олега Анофриева: "Нам дворцов заманчивые своды...", и далее по тексту. Сэр Ланселот шествовал мрачнее мрачного, но злоупотреблять долее гостеприимством не мог, поскольку свел на нет арсенал радушного хозяина. Время от времени он оглядывался, а иногда даже рука его тянулась к рукоятке меча, благоразумного не задействованного в поединках, а потому оставшегося целым. Рамус, позевывая, еле плелся, стараясь держаться от рыцаря на разумном расстоянии, поскольку того раздражало абсолютно все; он цеплялся к каждому слову, и это его настроение грозило обернуться какой-нибудь крупной неприятностью. Несколько раз Рамус порывался поведать что-нибудь развлекательное, вкупе с поучительным, но эти его попытки заканчивались, едва начавшись.
– Жил-был на белом свете рыцарь, отличавшийся любовью к чтению...
– снова забормотал Рамус, не теряя надежды.
– Что за чушь!
– тут же взметнулся сэр Ланселот.
– Что ты несешь? Где рыцарь, и где чтение?!
– За что купил, за то и продаю, - спокойно
– Лично мне, все равно, чем он там отличался, потому как речь пойдет совершенно не об этом. Дело в том, что рыцарь этот страшно не любил драконов и великанов, с каковыми поступал подобно тому, как крестьянин, обнаружив среди зарослей капусты в своем огороде козла, поступает с этим последним. Причем обладал он характером настолько занудным, требуя исполнения каждой буквы, - даже написанной по ошибке и зачеркнутой, в уложении о поединках между рыцарями и прочими, - что драконы и великаны, заслышав о его приближении, предпочитали позорное бегство длинным и унылым разбирательствам. Этим своим поведением он навлек на себя гнев прочих рыцарей, лишившихся, по его милости, достойных противников, вступать же с ним в поединок никто не отваживался, по причине уже упомянутого мною занудства. Так вот, сей рыцарь, возомнив о себе невесть что, путешествовал по стране, в поисках поединщиков, а если быть точнее, ответчиков, ибо, благодаря его усилиям, судейских в королевстве развелось больше, чем военных. При его приближении прятались даже змеи и ящерицы, что было совершенно излишне, поскольку наш рыцарь с возрастом значительно ослабел зрением. И совершенно неудивительно, что через какое-то время он стал видеть окружающие его предметы в несколько ином свете, нежели те из себя представляли. В частности, ветряные мельницы с их крыльями, он воспринимал за великанов, вызывающих его на бой, а поскольку храбрости ему было не занимать, то с некоторых пор он просто хватал копье наперевес и бросался в атаку. Сколько мельниц он переломал этим своим копьем - не счесть, однако и тут ему никто не мог помешать. Мельница, - она не Прекрасная Дама, а потому никто из рыцарей встать на ее защиту не мог, не зародив подозрения в ясности своего ума. Мельники же, не будучи в возможности оказывать вооруженное сопротивление, должны были обращаться в заведомо проигрышный суд, ибо судейские прекрасно помнили, кому обязаны своим процветанием. В общем, ожидал королевство полный развал зарождающейся промышленности и разруха, если бы кто-то не предложил простой выход - заменить ветряные мельницы водяными. Одну, правда, оставили, специально для нашего рыцаря. Ее поставили поближе к его замку, чтобы он мог, особо себя не утруждая, каждый день совершать подвиг.
Сэру Ланселоту эта байка вовсе не показалась забавной. Более того, он счел ее оскорбительной для рыцарства. Где рыцари, и где судейские? Что это за безумные поступки с мельницами? Он собирался уже было устроить Рамусу хорошенькую трепку, но последний, по счастью, споткнулся и шлепнулся в лужу. Сочтя последнее достаточным наказанием, тем более, что оно последовало незамедлительно и как бы в назидание, сэр Ланселот этим и ограничился. То есть, поначалу он собирался окунуть Рамуса в лужу вторично, но тот, прочитав этот замысел на его лице, упал сам, на самый краешек, после чего совершенно удовлетворенный рыцарь снизошел до того, что задал "допущенному тайнам" вопрос об альраунах. Вопрос этот имел под собой практическое основание, а вовсе не являлся праздным любопытством и стремлением расширить свой кругозор. Дело в том, что, согласно слухам, альраун водился где-то неподалеку, на каком-то поле, и они отправлялись на их - поля и альрауна - поиски. Примета для поисков, сообщенная Рамусу алхимиком, была очень проста. Кто-то по ночам оставлял на поле необычные следы, в виде примятых и перепутанных колосьев, составлявших некий узор, рассмотреть который с земли было невозможно, только с какого-нибудь высокого дерева, желательно, на холме.
– Альрауны, они такие...
– Рамус изобразил некое волнообразное движение.
– В форме змеи?
– уточнил сэр Ланселот.
– Нет... Они в форме человека, но... В общем, есть такое растение, называемое мандрагорой, корень которой напоминает человечка. Вот колдуны и повадились из него себе помощников делать, по части сокровищ всяких. Найти, там, сберечь... А поскольку подходящее растение найти не так-то просто, их со временем начали делать, из чего придется: из репы, свеклы, наконец, просто из дерева... Только такие альрауны совершенно бестолковыми получались, они не то чтоб найти и сберечь, у хозяев тащили... Врать научились; ну да с людьми поживешь, еще и не такому научишься. Прет, рассказывали, посреди ночи по коридору мешок со столовым серебром, грохот стоит, будто от привидения. Поймают, спрашивают, что да как, а он вытянется в струнку, в глаза смотрит и отвечает: "Сам удивляюсь, ваше сиятельство, откуда тут мешок взялся. Я вот буквально только что, как вам заявиться, здесь оказался". А у самого еще что-нибудь ценное из-за пояса торчит. Блюдо там, или набор из сорока предметов. Стали их за подобные проделки гнать отовсюду, так им и горя мало. Селятся поблизости от жилищ, одичали немного, а повадки старыми остались.
Правду сказать, я бы от всех этих фейри держался подальше. Нет от них никакой пользы, кроме вреда. Не бывало еще такого на белом свете, чтобы их помощь боком не вышла. Рассказывали мне об одном лепреконе, - этот тоже по драгоценному делу специалист. Был он страшно скуп, а потому одежда его и башмаки часто приходили в уныние, иногда просто разваливаясь. Он и приспособился - выходить на дорогу и плакаться в жилетку первому встречному
В конце концов, об исчезновении некоторого количества подданных стало известно королю, он дознался причины и велел устроить облаву, окончившуюся ничем. Лепрекон затаился, а может быть, откупился. Пересидев репрессии, он изменил тактику и начал действовать согласно плану, разработанному им в укрытии. Теперь он, вместо того, чтобы исполнять три желания, вел путника к месту, где был зарыт котел; как правило, это было поле с обилием цветов. Поскольку копать путнику было нечем, лепрекон подсказывал простое решение - обвязать случайно оказавшейся у него ленточкой тот цветок, под которым находилось золото. Пока путник будет бегать за киркой и лопатой, он не только что не будет прикасаться к повязанной ленточке, но даже с места не сойдет. Будет сидеть и ждать. В чем дает самую страшную клятву, какую только от него потребуют. Он клялся, давал совет, каким именно узлом лучше всего завязать ленточку, - например, двойным морским, - после чего садился и с невинным видом принимался считать ворон, разглядывать облака - в общем, выбирал себе самое невинное занятие.
Следует отметить, клятву свою он и в самом деле сдерживал. Но когда запыхавшийся человек прибегал обратно с орудиями труда, то оказывалось, что его грубо надули, поскольку все цветы на поле оказывались перевязаны точно такими же ленточками и точно такими же узлами. Поймать лепрекона за руку оказывалось невозможно, поскольку тот от всего отпирался и плел небылицы; мол, как только человек убегал, на поле тут же появлялись его, лепрекона, злые сородичи, которые, в отличие от него самого, были готовы на любое преступление даже за ржавый гвоздь, чего уж говорить о золоте. Они, собственно говоря, и устраивали то безобразие, свидетелем которому он в настоящий момент и является. Прогнать же сородичей он никак не мог, поскольку, во-первых, дал обещание не сходить с места, а во-вторых, они легко могли ему накостылять, воспользовавшись численным перевесом.
Время шло, и лепрекон распоясался вконец. Теперь он не гнушался выпрашивать что угодно, от корочки хлеба до мелкой монетки, все пускал в дело, и, как результат, его стало не узнать. Он превратился в толстого неповоротливого увальня, к которому совершенно не подходили бессовестные рассказы о бедности, в каковой он пребывает. Тогда он пошел дальше, и начал за небольшую мзду указывать место нахождения клада, используя прежнюю уловку. Когда же слава о нем распространилась далеко за пределы округи, и поле стали обходить стороной за десятки миль, он принялся выходить на дорогу с алебардой...
В общем, неизвестно, чем бы все кончилось, если бы на этого хитреца не нашелся простак. А простота, она, как известно, пуще воровства. Попались на удочку лепреконову двое путников. Один, как водится, за инструментом побежал, а второй, тот самый простак, стеречь остался. Лепрекон ему глаза завязал, спиной к себе поставил, и занялся своим обычным делом, то есть надувательством. К тому времени, как первый вернулся, поле пришло в свое обычное состояние, то есть - все в ленточках. Так он этим самым инструментом поначалу лепрекона, с его песней о злых сородичах, прибить хотел, а потом, поскольку с того взятки гладки, на своего товарища набросился. Ты-то, мол, чего здесь стоишь, рот раззявил, из-за таких вот как ты по миру идти приходится, ну, в таком духе. Тот только руками развел - как же я, мол, с завязанными глазами, да услежу? А первый убивается, что, мол, теперь вся жизнь прахом пошла, ежели в таком деле удачу упустить, так где ж ее вообще искать. Лепрекон глядит на него, только похохатывает. Второй же никак не поймет, чего убиваться-то? Инструмент принес, так и копай себе. Разве кто мешает? Тут первый об него лопату все-таки сломал.
– Где копать?
– кричит.
– Коли была одна ленточка на одном цветочке, а теперь вон их сколько...
А второй ему:
– Так мы ж с этим самым с места не сходили, как уговорено было. Здесь и копай, где стоим...
Первый на него глаза вылупил, а лепрекон рот раскрыл, от удивления. Вот так они его и наказали, за жадность и обман постоянный.
Рамус замолчал.
– Ну, и много золота выкопали?
– спросил спустя время сэр Ланселот.
– Да где там... И котел этот самый дырявым оказался, и из золота всего одна монета, да и та фальшивая... Забрали они ее, так лепрекон за ними увязался. Ныл, стонал, что ограбили его подчистую, что на чужом горе все одно счастья не построишь, монету свою обратно требовал. Так надоел, что не только вернули, еще и приплатили, чтоб отстал...