Как тесен мир

Демыкина Галина Александровна

Сегодня Саша решил не идти на вечер.

Не хотелось видеть Ленечку с его сытыми глазами, — нет, они здоровались, разговаривали, Ленечка, может, ничего и не думал… Светку тоже не очень-то хотелось встречать. Они с тех пор точно отшатнулись друг от друга. Ее не выпускал с участка дед, да она, видно, и не очень рвалась, — разве не могла убежать, не послушать, рассориться, наконец. Если бы хотела — могла. И в больницу прибежала только один раз, тайком, когда дежурил Саша. В этой больнице все передежурили — и Ада, и Нина, и бабушка Саша, и ее пугливые старушки, подруги детства. Дед Столяров сколько раз заходил, и почти все соседки, которые так любили клубнику,

а тут оторвались от нее, а некоторые даже приносили ягоду в кулечках Косте: витамины. Старухи эти, несуразные и бестолковые, поняли, однако, что значит «нужен покой», что такое «обеспечить неподвижность». И поняли, что одному семейству Чибисовых с этим не справиться. А вот Светка — Светка ничего этого не поняла. Один раз только прибежала, сунула нос в больничное окошко, поманила Сашку:

— Можно тебя на минутку?

— Ну, титай, — заворчал порядком уже набалованный Костик. Он лежал такой аккуратный, с отмытой рожицей и, пользуясь своим положением, командовал отчаянно.

— Молчи, деспот, — сказал Саша. — А то уйду.

— Не уйдес, — ехидно засмеялся Костик. — Ты дезулный и не уйдес.

— Иди сюда, Светка, — позвал тогда Саша.

Светлана, в бледно-зеленом платье с широкой юбкой и узеньким пояском, впорхнула, как бабочка или, может, как цветок. Хорошенькая, оживленная. Смущенная — но так, чуть-чуть.

— Я на минутку. Дед отпустил в Москву…

— Короче, чего тебе?

— Саш, ты сердишься? Саш, ты не знаешь, что я пережила.

Костик скосил озорные глаза.

— Пелезыла? — радушно спросил он. — И я тозе вызыл. — И опять за свое: — Титай, Сас! Титай!

— Какой хорошенький! — сказала Света. Она только секундочку поглядела на мальчика и опять к Саше: — Саш, мне надо поговорить с тобой.

— Потом поговоришь, когда отсижу.

— Что? Тебя посадят?

— Может быть.

Глаза у Светки вдруг оплыли настоящими огромными слезами — каждая вдвое больше глаза.

За дверью кто-то завозился, запрыгал: это вернулся с прогулки подросток со сломанной ногой.

— Ого, еще одна дежурная?

Светлана вытерла глаза платочком, который оказался за пояском и был тоже бледно-зеленым.

— Сашка, я забегу вечером.

И не забежала.

Он бы ни на кого не посмотрел, если бы дело шло о его друге. А Светка — она такая, ею можно вертеть. И кто вертит-то — Жучко!

Нет, Саше не хотелось идти на вечер. И он не пошел, а взял велосипед и поехал кататься — вдоль речки, к лесу, по той дорожке, мимо паутинного ельника, который вечером казался лиловым, мимо земляничной поляны и корнястого пня… И вдруг что-то больно кольнуло — будто он попрощался со всем этим. Со всем, что было еще, может, давнее, чем детство.

Саша вернулся, когда уже стемнело. Дом оказался пустым, а на крылечке сидели Нина и Ленечка.

— Пошли, Саш.

— Не хочется.

— Да брось, — забасил Леня. — Брось переживать. Парень выздоровел, милиция тебя не беспокоит…

— Я не из-за того.

— Пошли, Саша, — попросила Нина. — Потанцуем.

Она была в черном платье с серым кружевным воротником, и ей, конечно, не терпелось скорее потанцевать. А Саша мог и обойтись. Свободно мог. И зря он злился на Ленечку. Парень как парень. Дубоватый, и все. Не из-за Ленечки ему не хочется на вечер. И не из-за Светки.

Он не хочет быть там, в четырех стенах, среди знакомых-перезнакомых людей, он не хочет слышать то, что уже слышал много раз. Не хочет проходить все той же дорогой: дача Столяровых, Леничкина дача, дача Жучко…

— А где Ада? — спрашивает он.

— Тоже на вечер пошла, —

с готовностью отзывается Нина. — Пойдем, Сашка.

Нина совсем как взрослая — добрая такая, ласковая, спокойная, с телячьими глазами.

А Саше совсем не спокойно. Он сам не знает, что ему надо. Только не сочувствия, вовсе нет. И не понимания. Ему душно, ему хочется распахнуть все двери — двери дома, поселка, всей узенькой своей жизни: школа — дом — школа, — хочется разомкнуть все, что сомкнуто вокруг, раздаться вширь, прорасти, пробить головой потолок… У него ощущение, будто он вырос из какой-то одежки, а новой нет, и ему тесно и надо, надо уже все менять!

— Ну, пошли? — говорит Ленечка. — Сашка, захвати гитару.

***

За средним, самым шумным, столиком царила бабушка Саша. Она разрумянилась, глаза и волосы ее блестели, как в те далекие восемнадцать лет, о которых она вела речь.

— Чтобы как в студенческие годы, — говорила она, подняв над столом бокал, — дружба, дружба и дружба. Давайте выпьем. Старые друзья не ржавеют!

Ее серые старушки, дед Столяров, Вера Ефимовна и еще кто-то с других столиков заговорили сразу, потянулись чокнуться. И папа Ира подошел, и мама Саша. Бабушку Сашу любили, многие помнили ее почти девчонкой.

— И с зятем моим чокнитесь, — просила бабушка Саша. — За что только моей Сашеньке такой муж! Ну да как говорится: каждому овощу — свой фрукт! Ваше здоровье, Вера Ефимовна! Василь Васильевич, Ниночка, Валюта, — это уже к старушкам, — я всем вам так благодарна! — И вдруг взмахнула свободной рукой, громко запела:

Проведемте ж, друзья.Эту ночь веселей,Пусть студентов семьяСоберется тесней!Старики подхватили:Пусть наша семьяСоберется тесней!

Они привстали над столами, они тянулись друг к другу. Сколько всего было — тягот, войн, радостей встреч и горечи недомолвок, — всего, всего было много, а вот выжили и опять собрались вместе, как в студенческие времена:

Налей, налейБокалы полней!..Пусть наша семьяСоберется тесней!

Саша вошел на цыпочках, сел на скамейку у двери, им, ребятам, за столиками еще не полагалось.

Ему сначала неловко было, что бабушка Саша так громко говорит и поет, но потом увидел — ничего. Ее принимают. Очень даже. Проходит, проходит бабушка Саша! За ближним столиком сидел Сергей Сергеич рядом с Жучко, Адой, Владленом и Светланой. Светку, значит, уже взяли за столик — шестнадцать лет.

Сергей Сергеич оглянулся на Сашу, кивнул ему.

— А в этом что-то есть, а? — сказал он.

Пусть наша семьяСоберется тесней! —