Как ты ко мне добра…

Калинина Алла Михайловна

То, что она переживала — этот новый жизненный опыт, который свалился на нее так неожиданно и страшно, среди полного счастливого благополучия, — переполнил ее, захлестнул целиком, не давал дышать. Она просыпалась с мыслью о своей ужасной потере и не позволяла себе забывать о ней, растравливала, терзала себя. Смерть еще не была для нее жизненной реальностью, она не умела смириться с ней, ее почти оскорбляли попытки Юлии Сергеевны как-то наладить быт, притерпеться, приготовиться к той новой одинокой и трудной жизни, которая ожидала ее.

Юлия Сергеевна искала работу, искала неумело и робко, у нее не было родственников и не было друзей. Все, кого она знала, были друзьями мужа, они мучились чувством долга и не умели или не смели предложить ей что-то реальное. Она боялась ответных звонков, боялась,

что ей предложат денег. Деньги у нее еще были, но на сколько их могло хватить, она не знала, да и не в этом было дело. Впереди была целая жизнь, у нее не было даже профессии, только дети на руках, а она не могла ни помочь им, ни посоветовать. Она пугалась, что Вета опять отложила свадьбу. Сколько же это может тянуться? Она боялась, что Роман откажется от Веты, и тогда ей не вытянуть, не вытянуть двоих. А Вета придумала какой-то глупый старомодный траур, кому он нужен, Алексею уже все равно, а ей, Юлии Сергеевне, было страшно и тяжело, она привыкла к Роману, доверяла ему, и в доме так нужен был мужчина, и она могла бы свалить с себя этот ужасный, непривычный груз ответственности за все. Но с Ветой нельзя было разговаривать. В конце концов, это была ее свадьба, и Юлия Сергеевна отступала. Да и все равно после экзаменов Вета уезжала на практику, — может быть, там она отвлечется, придет в себя. Юлия Сергеевна надеялась на это и оказалась права.

Уже сама поездка в вагоне, набитом студентами, в грохоте, визге, смехе, закружила Вету, она забылась. Ребята носились по коридору, развлекались бурно, с упоением. В соседнем купе играли в гоп-доп на верхового. Это означало, что выигравшая команда каталась на проигравшей верхом. С ужасом смотрели добропорядочные пассажиры, как храбрая рыжая девчонка Верка из Ветиной группы до полночи с гиканьем каталась на парнях, хохоча и встряхивая волосы. Верке везло, она выигрывала во все игры: и в гоп-доп, и в карты, и в железку, но ведь это была всего лишь игра, веселая, расковывающая, необходимая после экзаменов. И нечего было смотреть на нее с таким ужасом. Вета смеялась вместе со всеми, пила кислое вино, пела.

Утром они приехали в хваленую металлургическую Мекку, о которой столько говорили, — в Запорожье, и… разочаровались. Трамвай вез их от вокзала пыльным провинциальным городком с кривыми зелеными тихими улицами. В окнах трамвая мелькали белые домики, крытые черепицей, возле домиков бегали босоногие ребята, потом промелькнул зеленый косогор, и они выбрались за город. Тянулся перерытый, заваленный всяким хламом пустырь, а там, дальше, на краю пустыря, огромный и черный вставал силуэт завода. В окнах гигантских корпусов сверкало солнце, из множества труб валили тяжелые облака цветных дымов и пара, и что-то еще виднелось, какие-то строения, сооружения, что-то новое и сложное, что им предстояло не только узнать, но и полюбить, иначе вся их будущая жизнь и работа не имела смысла.

— Запорожсталь, — кивнула в окно кондукторша.

И вагон сразу зашумел, загалдел, все оживились, задвигали чемоданами. Завод! Вот он. Но трамвай свернул в сторону и затрясся по окраинам какой-то стройки. Это и был, вероятно, Шестой поселок, где им предстояло жить. Ребята напряженно смотрели в окно и вдруг увидели: они едут по новому, прямому, как стрела, проспекту с огромными белыми нарядными домами.

— Вот вам и Шестой, — сказала кондукторша, — Соц-город.

Так вот какое было Запорожье! Весь этот день до поздней ночи бродила Вета вместе с ребятами по городу, расходясь по разным улицам и снова встречаясь на проспектах и бульварах, в колоннадах огромного здания концертного зала, в ивовом парке у речной пристани, на плотине. Днепрогэс в сумерках мелькал огнями на другой стороне реки, за гранитной дугой плотины. Вета долго стояла над шлюзом, в котором мытарствовал маленький белый пароходик, внизу билась о камни зеленая темная вода и виден был остров, где когда-то начиналась Запорожская Сечь.

На следующий день они поехали на завод. Студентов здесь было множество: из Днепропетровска, Днепродзержинска, из Ленинграда; все перепутались, вместе ходили по цехам, пугались, шарахались, едва успевали выскакивать из-под колес снующих то и дело паровозов, над самой головой краны со скрежетом проносили многотонные отливки, в лицо летела окалина,

в кузнечном цехе их оглушила странная музыка пневматических молотов, монотонная и мощная, похожая на какую-то фантастическую симфонию.

Вета была потрясена заводом, увлеклась, забылась. Она никому не писала, ходила перепачканная, загорелая, деловая. Она гордилась собой, ей нравилось верить, что вот таково ее призвание, она причастна ко всему этому огромному, важному, взрослому. Жаль только, что практика еще не настоящая, а ознакомительная. Да, они были пока всего лишь туристами в этом мире. Вета понимала это и торопилась, ей хотелось (или казалось, что хочется) скорее влиться в эту пропыленную толпу рабочих, идущих со смены. Нет, пока это была, конечно, игра, ведь она будет инженером, даже больше — научным работником, теоретиком, но все равно главным смыслом ее работы всегда будет то, что она увидела здесь.

С практики вместе с целой компанией ребят собиралась Вета в Киев, а уж потом домой, в Москву. Пароход, на который они заранее взяли билеты, почему-то опаздывал; оказалось, где-то выше по течению Днепра он сел на мель, и вся компания неожиданно оказалась на маленьком грузо-пассажирском пароходике, на палубе. Был поздний вечер. Поворачиваясь, плыл назад темный портовый парк, город, потом в серой с жемчужными отливами воде заструились отражения заводских труб, перемешанные с темными островками камыша, и вдруг небо в той стороне все озарилось багровым светом, над заводом взметнулся фонтан искр, и все вокруг стало красным — небо, вода, лица ребят, — это шла плавка. И снова у Веты сжалось сердце от предчувствия будущего, неизвестного, волнующего, немножко страшного.

По-настоящему она вспомнила о доме, о папиной смерти, о Роме только в Киеве и сразу кинулась звонить домой. Мамы дома не было. К телефону подошла Ирка.

— А потому что ты эгоистка, — сразу кинулась она в атаку, — неужели трудно было написать? Мы же волнуемся. И почему ты в Киеве? — Она помолчала немножко и сказала солидно: — Роман приходит, сидит с нами, даже продукты приносил. Мы с ним много разговаривали. Знаешь, он очень хороший, зря ты его мучаешь.

— Я его не мучаю, с чего ты взяла?

— Мучаешь, мучаешь! Я вижу, нарочно… А потому что ты красавица. Эх ты! Позвони ему. — И вдруг добавила грустно: — А мама на работу устроилась. В домоуправление, представляешь?

После разговора с Иркой Вета сразу заторопилась домой. Она не могла звонить Роману. Что она ему скажет? Станет болтать, как ей понравился автоматизированный листопрокатный цех? Смешно. Все это он знает гораздо лучше нее, а о чем еще могла она с ним говорить? Она привыкла слушать его и слушаться, а проявлять хоть какую-нибудь инициативу не привыкла, не умела. Странные все-таки были у них отношения. Сумеют ли они сравняться потом, когда поженятся, ведь Вета вовсе не чувствует себя ниже или хуже других. Только с ним, с Ромой, возникало это странное, беспомощное детское чувство, и оно вовсе не было неприятным, нет, скорее наоборот, так уютно, надежно было за Роминой спиной, почти как за папиной. Но ведь когда-то это должно было измениться, он ей не папа, папы больше нет. Он ее будущий муж, с ним нельзя быть в таких дурацких детских отношениях, она должна вырасти не только в своих глазах, но и в его тоже. Если, конечно, любит его, а любит ли она — вот вопрос… Неужели она такая, любовь? Об этом страшно было думать, столько всякой чепухи лезло в голову, но все равно думалось, думалось. Ей вдруг стал неинтересен Киев, компаний, все, и, неожиданно собравшись, она уехала домой одна, в спешке, так и не увидев прекрасного города, холмистого, жаркого, зеленого.

Глава 14

Вета вышла замуж в конце октября. Она не хотела устраивать свадьбу, покупать кольца, все это было глупым мещанством, которое, может быть, годилось для ее нелепой одноклассницы Таньки Яковлевой, но не для нее. Да и стыдным, неловким казалось ей в такой день собирать вокруг себя людей, выставлять напоказ то огромное, важное, что должно было с ней случиться и не имело отношения больше ни к кому.

Но на самом деле ничего от нее не зависело. Мама все равно хлопотала и заставила ее надеть белое платье, оставшееся от выпускного вечера. Роман был перепуганный, бледный, Вета словно впервые увидела его.