Как удачно согрешить
Шрифт:
— А мне казалось, ты его уже получил, — раздался в темноте мягкий смех Моры. Теплый богатый звук ее голоса придал ему мужества.
Наконец они поднялись. Мастерская располагалась в конце коридора, и, чтобы туда попасть, нужно было миновать комнату Моры и детскую. Риордан распахнул дверь, оказавшуюся незапертой. Он отпустил ее руку, но лишь на краткое мгновение, потребовавшееся ему, чтобы зажечь лампы, которые осветили комнату тусклым светом.
Казалось, время в мастерской остановилось. Как обычно, большую часть пространства занимал венецианский диван, ставший у Риордана любимым предметом мебели задолго до того, как он
— Какая прекрасная софа!
Она провела пальцами по спинке, лаская деревянную раму.
— Ты вполне можешь присесть. — Риордан рассмеялся при виде ее радостного лица. — Мой отец пришел в ярость, когда я купил этот диван, так как он стоил мне большей части моего трехмесячного содержания. Я обнаружил его в магазине подержанных вещей в Чипсайде и тут же понял, что должен заполучить его, с согласия отца или без него.
Риордан двинулся к стопке натянутых на подрамники холстов, прислоненных к стене, и стал перебирать их. Наконец он нашел один посвежее, который и установил на мольберт. Перемещаясь по мастерской и прикасаясь к привычным для себя вещам, он ощущал необычайную легкость. Все находилось на своих местах. Он почти готов был поверить в то, что никогда не покидал этой комнаты. Его любимые кисти стояли в стеклянной банке на маленьком столике рядом с диваном, словно ожидая, чтобы он снова взял их в руки и начал рисовать. Законченные картины, прикрытые брезентом, были прислонены к дальней стене.
Риордан помнил, что нарисовано на каждой из них. Изображение Чатем-Корт, сделанное им однажды летом, пейзаж с Тауэрским мостом и зданием парламента. Риорданом овладела ностальгия. Он склонен был винить во всем бренди. Именно такое действие оно на него оказывало, когда он выпивал слишком много. Сначала возникало ощущение эйфории и чувство освобождения, которые впоследствии сменялись печалью и, наконец, гневом и сожалением. Он отогнал прочь все эти чувства. Сегодняшняя ночь особенная. Он испытывал невероятный прилив энергии и был очень деятельным.
— Ты занимаешься живописью? — В его мысли ворвался голос Моры. Она взирала на него своими зелеными глазами, на губах играла мягкая улыбка, будто бы ей только что преподнесли ценный подарок. — Думаю, это первые значительные сведения, которые ты мне о себе сообщил. — Она обвела взглядом мастерскую, запоминая детали. — Эта комната важна для тебя, не так ли? Более чем просто место.
Комната в самом деле была важна для Риордана. Она заключала в себе его душу, истинную сущность.
Он принялся шарить по ящикам комода в поисках красок, одновременно пытаясь облечь свои мысли в словесную форму. Как объяснить Море?
— Эта комната и есть я, человек, которым хочу быть. Когда моя кисть касается холста, я освобождаюсь. Могу запечатлеть увиденную красоту или создать новую, руководствуясь возникающими в голове образами. А вообразить я могу что угодно. — Риордан чувствовал, что объяснение не клеится. Слова звучали глупо или странно. — Он провел пальцем по кисти, ощущая, что ее кончик не лишился своей эластичности. — Я не входил в эту комнату с тех пор, как вернулся из Италии, здесь ничего не изменилось. Все такое же, каким я оставил.
— Если ты так сильно любил живопись, зачем же бросил это занятие?
До сих пор проницательность Море ни разу не изменяла. Риордан и сам привык козырять этим качеством. Ему нравилось угадывать
Он запустил руки себе в волосы, еще раз окидывая взглядом принадлежности художника, убеждаясь, что у него все готово.
— Мой отец ненавидел живопись. Считал, что сыну графа, пусть даже второму, не пристало иметь подобного рода увлечение.
— Должно быть, для тебя это было не просто поверхностное увлечение, — не сдавалась Мора. — У многих аристократов есть хобби.
Ее щеки раскраснелись, свидетельство того, что она нервничает или взволнована, а возможно, и то и другое. Она не позволила речам Риордана отвлечь себя и не забыла, ради чего они сюда пришли. Он тоже помнил и хотел получить свой выигрыш, точно зная, что это будет.
— Мы спорили по этому поводу. Неоднократно. — Риордан опустился на диван рядом с Морой. — Мой отец умер, пока я был в Италии. — Ему так и не представился случай поправить ситуацию. Слишком многое между ними осталось недосказанным и недоделанным. — Я не горжусь тем, в каком состоянии пребывали наши с отцом отношения на момент моего отъезда, и не считаю себя порочным от природы, однако поступил с ним жестоко.
К ее чести, Мора лишь кивнула в ответ на его слова, не пытаясь ни оправдать, ни дать оценку его действиям.
— Итак, я готов получить свой выигрыш, Мора. — Он протянул руку к ее волосам. — Можно? — Риордан осторожно вынул из ее прически первую шпильку.
— Ты привел меня сюда, чтобы распустить волосы? — удивилась девушка.
— Нет, я хочу нарисовать тебя. — Он вынул вторую шпильку и отложил ее в сторону, бросая на нее косой взгляд. — А ты что подумала? — Хотя отлично понимал, о чем она подумала. Решила, что он затеял нечто низкое. — Грешно так считать, Мора, — промурлыкал Риордан, слегка ее поддразнивая.
Вынув последние шпильки, он принялся пальцами расчесывать ей волосы, заструившиеся по подлокотнику дивана.
— Ты такая красивая, Мора, прямо как модель Тициана. Он любил женщин с рыжевато-золотистыми волосами. Ты определенно понравилась бы ему. — Он втянул носом воздух. — У тебя вид женщины, которая счастлива в любви. Я могу сделать тебя известной.
— Не известной, а опозоренной, — ответила она, слегка изменив положение тела.
— Нет, не двигайся. Замри, не шевелись.
Риордан встал с дивана и направился к своему мольберту. Она в самом деле очень мила в искусственном освещении. Мила и опьяняет сильнее любого бренди. Она заставила его забыться, и он принялся распинаться о том, о чем никогда не упоминал прежде, — о слабостях, которых никому не раскрывал. А мрачные истории, рассказанные в темных комнатах, как известно, приводят к мрачным удовольствиям. Он займется с ней любовью посредством кистей и звука своего голоса, увековечит ее на холсте, и ее образ навсегда останется с ним.
Выбрав кисть, Риордан принялся за работу. Ему всегда было присуще выигрышное умение, минуя этап карандашных набросков и многодневных эскизов, сразу писать маслом. Вот и сейчас он наносил мазки краской, стараясь запомнить ощущение кисти в руке и запечатлеть на холсте красоту, которая лежала сейчас распростертой перед ним. Губы Моры все еще были припухшими от поцелуев, выражение лица мечтательное от наслаждения, которое она недавно познала. Именно суть женщины, удовлетворенной любовью, он хотел передать с помощью кисти.