Как уходили кумиры. Последние дни и часы народных любимцев
Шрифт:
Расходы на установление памятника взял на себя Фонд имени Тарковского, а также двое молодых бизнесменов – Сергей Кочкин и Евгений Гугель. На освящении памятника зачитали письма от Михаила Горбачева, Бориса Ельцина, Юрия Лужкова. На церемонии присутствовал даже тогдашний министр иностранных дел России Андрей Козырев. Последний тогда же уговорил приехать в Москву вдову режиссера Ларису Тарковскую. Она поначалу колебалась, так как за последние несколько лет после смерти мужа у нее так и не нормализовались отношения ни с родственниками мужа, ни с руководителями Фонда его имени. Но она в конце концов поборола свои сомнения. В 1995 году Лариса Тарковская приехала в Россию. В конце того же года благодаря ее стараниям в Москве прошла фотовыставка,
Существует легенда, что в молодости Тарковский очень увлекался спиритическими сеансами – вызывал духов умерших людей. Однажды он вызвал дух Бориса Пастернака и спросил его, сколько фильмов он снимет за свою жизнь. Пастернак ответил: «Семь». – «Почему так мало?» – искренне удивился Тарковский. «Семь, зато хороших», – ответил дух великого поэта. Это пророчество полностью подтвердилось.
Известен еще один мистический случай, когда Тарковский точно предугадал дату своей смерти. В фильме «Сталкер» (1980) есть такой кадр: поток воды шевелит в затопленном помещении листок календаря с датой 29 декабря. Спустя семь лет после съемок этого кадра, именно в этот день, Тарковский скончался.
ТВАРДОВСКИЙ АЛЕКСАНДР
ТВАРДОВСКИЙ АЛЕКСАНДР (писатель, поэт: «Василий Теркин» и др.; скончался 18 декабря 1971 года на 62-м году жизни).
У Твардовского было не самое богатырское здоровье. На его состоянии сказались и неумеренное употребление алкоголя, и служебные интриги. В частности, в начале 1970 года Твардовского волевым решением Политбюро сняли с должности главного редактора журнала «Новый мир». По мнению многих, эта отставка сократила жизнь писателя на несколько лет.
Твардовский умер от рака, метастазы которого поразили мозг. Причем, он прекрасно был осведомлен о своей болезни еще за несколько месяцев до кончины. Вот что вспоминает по этому поводу врач Кремлевской больницы П. Мошенцева, которая видела Твардовского летом 71-го:
«Помню, вызвали в приемное отделение. Я спустилась из ординаторской на первый этаж. В приемной стоял Твардовский, не узнать его было невозможно. Выглядел он неважно: грустный, бледный, погруженный в собственные мысли.
– Дежурный хирург, Мошенцева Прасковья Николаевна, – представилась я как положено. – Хочу вас осмотреть.
Александр Трифонович грустно улыбнулся и тихо сказал:
– Я не ваш пациент, доктор. Вы мне ничем не поможете. Не обижайтесь, но это так.
В истории болезни прочитала ужасный диагноз: «рак с метастазами в головной мозг». Правда, явных признаков поражения мозга пока видно не было. Только затрудненность речи, землистый цвет лица, усталый вид. Но это пока…
Я все же осмотрела Твардовского и как можно спокойнее сказала:
– Действительно, в хирургическом отделении вам делать нечего, нужно лечиться в неврологическом.
Твардовский насмешливо взглянул на меня:
– А если говорить откровенно, доктор, то мне вообще в больнице делать нечего.
В том же спокойном тоне я стала убеждать Александра Трифоновича в необходимости лечения. Советовала лечиться не в нашей больнице, расположенной в городе, а в Центральной клинической, где условия много лучше: можно гулять, дышать свежим воздухом… Возможно, Твардовский прислушался к моему совету: его перевели в ЦКБ.
Я вообще придерживаюсь точки зрения, что смертельно больной человек не должен знать своего диагноза. Зачем лишать его надежды, пусть иллюзорной?
Твардовский умер через несколько месяцев. Много говорили о его запоях, о пристрастии к алкоголю. Но в медицинских документах об этом недуге не было сказано ни слова…»
Власть, которая лишила Твардовского его детища и тем самым ускорила его смерть, теперь постаралась создать вид, что глубоко скорбит по поводу его кончины. Под некрологом поставили свои подписи все члены Политбюро, что выглядело кощунственно: именно эти люди в первую очередь и травили Твардовского.
Гражданская панихида прошла в понедельник 20 декабря. На следующий день на Новодевичьем кладбище состоялись похороны. Что примечательно: если умирал какой-нибудь партийный или государственный деятель, то на все столичные предприятия приходила разнарядка, которая обязывала руководящие органы обеспечить приход людей на траурное мероприятие. И партийные, и комсомольские организации чуть ли не силком заставляли людей идти на похороны, в противном случае грозя большими неприятностями. Так обеспечивалась многолюдность большинства правительственных похорон. С Твардовским все было иначе. Никаких разнарядок «сверху» не было и в помине, наоборот – власть делала все от нее зависящее, чтобы как можно меньше людей узнали о времени и месте похорон поэта. Но люди все равно пришли, и такой многолюдности могли позавидовать любые правительственные похороны.
Вспоминает Н. Ильина: «Умер. И теперь гроб Твардовского, как он сам и предвидел, должны были обступить те самые, кто травили его, поносили, унижали, вырывали и вырвали из его рук журнал. Это пыталась предотвратить вдова поэта Мария Илларионовна: обратилась к Ю. Верченко, назвала несколько нежелательных имен. Просьба уважена не была. Травившие распоряжались похоронами, почетным караулом обступали гроб, а один, и устно, и в печати называвший Твардовского „кулацким сынком“ (нежелательность присутствия этого человека Мария Илларионовна подчеркнула особо!), тем не менее не только присутствовал, но и речь на траурном митинге не дрогнул произнести. Зал, набитый народом, безмолвствовал. Однако когда в почетном карауле появилась вальяжная, массивная фигура Софронова, тогдашнего редактора „Огонька“, особо отличившегося в клевете и травле „Нового мира“, по залу прошел ропот, напоминавший шум прибоя, и смыло со сцены массивную фигуру…
Как и два года назад, перекрыта улица Герцена и все к ней прилегающие улицы, и повсюду милиция, но тут еще и военная охрана, уже и пешеходу нельзя было приблизиться к зданию ЦДЛ. Кордон в вестибюле. Дежурные на лестницах. И я не знаю, каким Божьим чудом тот, появления которого так опасались, что и на войска не поскупились, в дом все-таки проник! Как я помню, его внезапное возникновение в проеме распахнувшейся близко от сцены двери не всеми сразу это было замечено, но вот вошедший шагнул вперед, к первому ряду, к семье Твардовских, и тут уж его голова, его плечи всему залу видны – и шорох, и шепот, и волненье… Я только не помню, шел ли уже траурный митинг, и выступал ли кто-нибудь в эти минуты, и если да, то не запнулся ли? А он уже сидит бок о бок с Марией Илларионовной, а через какое-то время, когда началось прощанье, я увидела его склонившимся над гробом и осеняющим крестным знамением мертвое лицо Твардовского.
Позже Л. З. Копелев расскажет мне, что он в эти минуты находился в вестибюле и услыхал, как кто-то из там дежуривших кинулся к телефону, набрал номер и – в трубку: «Объект прибыл. Что будем делать?». Ответа на вопрос Копелев слышать не мог, но краток был тот ответ, звонивший почти сразу же от телефона отошел, видимо, инструкций не получив. А какие тут могли быть инструкции? Проморгали, прошляпили, недоглядели, недо… А теперь что уж делать? Не силой же выводить! Тем более, что вдова взяла «объект» под руку, и так, вместе, они и двигались к выходу, к похоронному автобусу…