Как в первый раз
Шрифт:
Нет, Глэдис не умерла.
Погибла мечта Кейна.
Мечта, которая — теперь он это знал — могла исполниться.
Кейн на цыпочках вошел в комнату матери. Глэдис дремала в кресле, уронив голову на плечо, на коленях ее лежала раскрытая книга. Ей не было еще и шестидесяти, но во сне она казалась старой, усталой и какой-то пронзительно беззащитной — и Кейн почувствовал, как стихает его гнев, сменяясь горькой жалостью.
Он не винил мать за телеграмму, сорвавшую его поездку в Англию. Не винил и тетку Даны в том, что она, подавленная смертельной болезнью подруги, забыла передать племяннице
Мать не виновата в том, что после инсульта, от которого она окончательно так и не оправилась, стала восприимчивой к инфекциям. Кейн обеспечил ее лучшим медицинским обслуживанием, какое можно купить за деньги, однако Глэдис не могла отказаться от визитов к врачам, в приемных которых неизбежно общалась с другими больными. Можно ли обвинять ее в том, что она подхватила пневмонию в самый неподходящий момент? Или в том, что, напуганная болезнью, вызвала сына из Англии отчаянной телеграммой, страшась умереть в одиночестве?
Он сам во всем виноват. Разве не сам он, отчаявшись, приказал себе раз и навсегда выкинуть Дану из головы? А потом, в недобрый час, на какой-то дурацкой вечеринке встретил Леонору — буйство черных кудрей, зазывный взгляд — и слепо ринулся к ней, надеясь найти в ней замену утраченной любви. Больно вспоминать, чем это закончилось, — сломал жизнь и ей, ни в чем не повинной, и себе. Когда Дана наконец позвонила, Кейн был не свободен. И в этом нельзя винить ни мать, ни Леонору — никого, кроме себя.
Горько вздохнув, он осторожно коснулся плеча матери. Ресницы Глэдис затрепетали, первые несколько секунд она непонимающе смотрела на сына сонным взором, затем обрадованно воскликнула:
— Ты вернулся!
— Да, вернулся. — Он взял с ее колен книгу и положил на столик у кровати. — Хочешь, помогу тебе встать?
— Спасибо, дорогой, не надо. Я сама… сейчас…
Кейну стало совестно.
— Мама, если тебе тяжело присматривать за Джессикой, пока меня нет, пожалуйста, так и скажи. Я попрошу няню оставаться на ночь.
— Нет, нет! — тревожно воскликнула Глэдис, умоляюще сжав его руку. — Кейн, я хочу чувствовать себя нужной! Ты столько для меня сделал, а Джессика совсем не доставляет хлопот. Она почти не просыпается ночью. Пожалуйста, позволь мне заботиться о ней… о вас обоих.
Кейн нахмурился.
— Ты уверена, что это для тебя не слишком тяжело? Скажешь мне, если забота о Джессике станет тебе не по силам?
— Обязательно скажу. Не беспокойся, дорогой, я просто задремала и непременно проснулась бы, если бы она позвала. Ни за какие блага мира я не соглашусь оставить Джессику без присмотра! Я так ее люблю!
— Знаю, мама. — Кейн улыбнулся. — Она тоже любит бабушку.
— Вот и хорошо. Ложись спать, дорогой. Тебе завтра на работу.
— Слушаюсь, мэм, — с легкой иронией ответил он и, наклонившись, поцеловал Глэдис в морщинистую щеку. — Спокойной ночи. Спасибо, что дождалась меня.
— Спокойной ночи, сынок.
Он пересек холл и подошел к двери детской. Дверь была приоткрыта, Кейн толкнул ее и бесшумно вошел. Джессика спала сладким сном, свернувшись клубочком под одеялом. Казалось, она и не шевельнулась с тех пор,
Кейн наклонился и запечатлел на детской щеке легкий поцелуй. От Джессики исходил особый чистый запах, свойственный маленьким детям. Кейн еще немного постоял над кроваткой, размышляя о том, какое счастье даровала ему судьба. Джессика была зачата случайно, рождение ее дорого обошлось Кейну — и все же он не понимал, как мог раньше жить без нее.
Он погладил дочь по шелковистым черным кудряшкам — и вдруг от неожиданной мысли его сердце сжалось. Она могла бы быть дочерью Даны. Если бы все сложилось по-другому… С Даной ему не пришлось бы бороться за жизнь ребенка. Дана не сбежала бы, едва подарив своему дитя жизнь. У них была бы счастливая семья…
Но что толку жалеть о пролитом молоке?
Время не вернешь назад и бывшее не сделаешь небывшим. Прошли годы. Дана решила не заводить собственных детей, а отдать все свое время и силы заботе о чужих. А заботиться — совсем не то что любить…
Можно ли ждать, что она полюбит Джессику — его дочь от другой женщины? Полюбит так, как любит он — как свою плоть и кровь, радость и оправдание своей жизни? Конечно нет. А ее равнодушия к Джессике он не вынесет.
И все же… он хочет Дану Андервуд. И никогда не переставал ее хотеть. Даже в черные дни, когда она сбежала в Англию, Кейн не переставал — хотя бы в мыслях — бороться за свою любовь. Ждал, что она вернется, когда наберется смелости лицом к лицу встретить гнев отца… Она не вернулась. А когда захотела вернуться, было слишком поздно. Неудачное стечение обстоятельств, отчаяние Кейна, его поспешная женитьба разлучили их на долгие годы. И стоит ли теперь гадать, что было бы, если бы…
Все это пустые фантазии. А Джессика — не фантазия, не мечта. Она реальна. И с ней его ничто никогда не разлучит.
А Дана… что ж, время покажет.
Сексуальное влечение — одно, любовь — совсем другое.
11
Десять дней о Кейне не было ни слуху ни духу.
Дана не находила себе места. От горького цинизма — напрасно заговорила о критических днях: теперь он выжидает, пока закончатся месячные, — переходила к мучительным сомнениям. Зачем, зачем она рассказала Кейну о письме? Что, если это было роковой ошибкой? Хотела перебросить мост через разделяющую их пропасть, но добилась лишь того, что между ними воздвиглась новая стена?
Если бы знать, что происходило в то время в жизни Кейна! Как повлиял на него ее запоздалый ответ? По тому, как он реагировал на ее объяснения, Дана догадалась: произошло что-то нехорошее. Но что именно? Догадаться невозможно, а сам он ничего объяснять не собирается — лишь повторяет дурацкую фразу о пролитом молоке.
На исходе десятого дня Кейн позвонил и вновь предложил встретиться. Дана вздохнула с облегчением. Теперь-то она не станет покорно ложиться с ним в постель, надеясь жаром близости растопить каменную стену — нет, сначала она получит ответы на свои вопросы.