Как в сказке
Шрифт:
– Каспер? А я думала, Винсент.
Художник аккуратно отломил кусок булки.
– Что Вы, дорогая! Винсент Виллем скончался в 1890 году.
– 29 июля.
– О, браво! Приятно вести беседу с такой образованной девушкой.
Я только пожала плечами.
– Семь лет художественной школы плюс прекрасная память.
– Вы не француженка? О, молчите. Я сам угадаю с трёх раз. Полька?
– Не засчитано.
– Возможно, шведка?
– Опять не попали. Ладно, подскажу. Я из холодной страны, где медведи играют на балалайках.
Ван Гог стукнул себя ладонью по лбу.
– Как же я сразу не догадался! Эти глаза и волосы,
– Договорились. Завтра в десять устроит?
Художник расплылся в улыбке.
– Я обычно творю на набережной Жоржа Помпиду. Если погода будет хорошей - приходите.
Допив свой чай, старик положил вторую булку в холщовую сумку, натянул берет и обмотался длинным шарфом.
– Позвольте откланяться, мадам. Был рад нашей встрече.
Колокольчик прозвенел, и моего нового знакомого поглотил сумрак холодной ночи. Что ж, мне тоже пора. Кивнув продавщице, я покинула булочную. Какие странные, эти художники! Познакомились, называется. Ван Гог даже имени моего не спросил. Хотя, зачем? Для него я навсегда останусь русской. Просто русской в Париже. Домой идти не хотелось. Но я боялась заблудиться в малознакомом городе, а ночевать на лавочке как-то не привыкла. Огромные часы над будкой консьержа показывали девять. В это время я обычно сидела на работе, высасывая из пальца рекламные фишечки. Я любила тот малый промежуток времени, когда сотрудники агентства покидали свои рабочие места, и я оставалась одна, совсем одна в огромном пустом помещении. Не отвлекаясь на трескотню коллег и телефонные звонки, я делала основной объём работы. А что теперь? Не пройдёт и года, как моё тело и мозги заплывут жиром, я стану злой и раздражительной или вялой и апатичной, и из царевны превращусь в лягушку. Перспективы регресса с последующей деградацией не радовали. Да, я не могла заниматься рекламой, пока не могла. Но переводами… Почему бы и нет? Вот только где? Луч света заблестел в тёмном царстве. Коста! Он же жил с семьёй в Париже. Возможно, посоветует, к кому обратиться, или сведёт с русскими, которых тут обитало великое множество. Я не знала, где грек находился в настоящее время, но ведь можно позвонить!
Побродив по огромной пустой квартире, я, наконец, решилась. Минута, и на том конце ответили.
– Коста? Здравствуйте. Это Василиса. Помните? Я из России.
Мужчина улыбнулся. Я ощутила это через мембрану сотового.
– А, отчаянная девушка из терема соседа? Очень рад.
Я кашлянула.
– Не знаю, удобно ли обращаться с таким вопросом, но…
– Говорите. Чувствую, что Вам нужна моя помощь.
Собралась с мыслями и выпалила на одном дыхании.
– Очень нужна. Я оказалась в Париже, без друзей, без работы, безо всякой надежды вернуться на Родину.
– Нужны деньги? Жильё? Это не проблема.
– Нет. Я не бедствую и живу не под мостом, а в квартире мужа, но…
– Поздравляю. Не думал, что господин Логачёв позволит Ивану так рано жениться. Значит, Вы так впечатлили непростое семейство…
Я тяжело вздохнула.
– Семейство решило выдать меня за Егора, но это долгая история. Словом, прилетев в Париж…
– Вы ощутили тоску по Родине. Не беда. Это пройдёт.
– Дело не в тоске. Я не могу и не хочу сидеть дома, я бы хотела работать. Вот только где? Ума не приложу.
– А что Ваш свёкор?
– Причём тут он? Я же большая девочка.
– Логачёв
– И это меня душит. Словом, мне нужны собственные средства к существованию, а ещё общение.
– А Егор? Что он говорит по поводу Ваших желаний?
– Ничего. За сутки мы едва перекинулись парой фраз. А потом он ушел и не сказал, когда вернётся.
– Странно, ну да ладно, Василиса, сделаем так. Через час у подъезда будет стоять чёрный «Ситроен». Водителя зовут Шарль. Он доставит Вас в мой крошечный оазис мира и спокойствия. Многие вопросы лучше решать при личном общении.
Взгляд упал на часы.
– Для визитов время неподходящее.
– Отнюдь. Дети будут рады видеть тебя, да и с женой познакомлю. Считай, одну подругу тебе уже нашёл.
– Он рассмеялся.
– Ничего, что на «ты»?
– Ничего. До «Вы» ещё дожить надо.
Я с облегчением вздохнула. Общаться с мужчиной с глазу на глаз не хотелось, но, если он приглашал меня в семью, это меняло дело.
– Спасибо. Буду готова.
Коста опять засмеялся.
– Есть загадка с километровой бородой. Может, слышала? Чем пионер отличается от сосиски?
Любимая загадка моего отца. Правильный ответ я знала.
– Тем, что сосиску варить надо, а пионер всегда готов.
– Приятно иметь дело с образованными людьми. До встречи.
Настроение улучшилось. Влетев в спальню, высыпала вещи из огромной сумки прямо на кровать. Чудесное трикотажное платье нежно-кремового цвета. Не броское, но достойное. А, главное, гладить не надо, расправится на фигуре. Волосы подобрала вверх. Лёгкий макияж. Вауля! Не знаю почему, но мне хотелось произвести на жену Косты хорошее впечатление. На кровати валялась бутылка «Российского шампанского» и пакет любимых «Мишек на севере». Заботливая мамуля упаковала маленький кусочек Родины. Для подарка сойдёт. Негоже являться в гости с пустыми руками. Провинциальные правила не вытравила даже Москва.
Через час с небольшим весёлый разговорчивый водитель выруливал на улицу Муфтар (5 округ, недалеко от Латинского квартала). Никогда тут не была.
– Парижане обожают это место. Оно дорого им, как память о прошлом. Это самая древняя и прекрасно сохранившаяся достопримечательность города. Улица была проложена еще древними римлянами, а дома, по обеим ее сторонам, являются постройками времен Генриха IV. Этот район испокон веков был заполнен рынками, и один из них, кстати, очень знаменитый, функционирует до сих пор.
– Здесь полным-полно ресторанчиков, магазинов и лавок.
– Да, это и есть старая добрая Франция.
– Церковь. Такая милая, словно деревенская.
Шарль улыбнулся.
– Это Сен-Медар, но она не так проста, как кажется на первый взгляд. О ней ходят легенды. Знаете почему?
– Нет.
– Тогда слушайте. Во второй половине XVII века фанатичные сподвижники дьякона Франсуа Пари, осужденного папой римским и королем, собирались у могилы своего духовного лидера для исцеления. Тот самый Пари возглавлял одно реформаторское движение, отвергнутое католической церковью, которое позже превратилось в настоящую секту. Конвульсионисты катались по земле вокруг гробницы святого, ели почву, в садомазохистском безумии наносили себе раны и даже распинали себя на кресте. Позже Людовик XV приказал запереть кладбище и прекратить это безобразие, после чего на воротах появилась надпись: «Король запрещает Богу творить здесь чудеса».