Как воспитать ниндзю
Шрифт:
Но для графа жемчужиной коллекции, к сожалению, были лишь толстая пачка записок некого Леона, сына Джорджа, в руках маленькой девочки, предъяви она которую, и ему уже никто бы не поверил ни на каком суде. Общая и скрупулезно подсчитанная мной сумма была такова, что он чуть не получил инфаркт.
Человек, владевший этой пачкой расписок, был бы, наверное, первым женихом, особенно если б они чего-то стоили.
А я еще, показывая ему, жаловалась отцу, что этот мерзавец меня разорит и что приходится покрывать его долги постоянно, чтобы сохранить свое честное имя надежного делового партнера.
Ведь тот, как человек с истинно широкими знакомствами и как истинный шпион, понимавший,
Особенно в последний год, когда, по слухам, на него почему-то начали сыпаться от короля особенно безжалостные приказы, когда ему буквально то и дело приказывали затыкать грудью амбразуры. Озлобившийся дипломат, не понимавший столь тайной и неожиданной ненависти короля к своей персоне, он пустился во все тяжкие. Уверенный, что это все пустое, ложится лишь на него, и одним долгом меньше, другим больше – это чепуха, ибо он нищ, как сокол, а отдать те чудовищные долги, которые были даже до него, это абсолютно нереально. И сделал это с редким размахом и умением.
И теперь, глядя на маленького ребенка, он вдруг с ужасом догадался, что давали ему в долг вовсе не от милости... И те улыбки, которыми сопровождался этот жест, когда он обещал вернуть в полтора, а то и два раза больше, были вовсе не клинической глупостью. И ему было дурно, когда он понял масштаб этого.
– Ты знаешь, папа! – с возмущением и болью говорила ему я. – Если ты не приструнишь и не обуздаешь этого подонка, пользующегося тем, что мы богаты и пытающегося постоянно разорить и скомпрометировать меня, то я сама его посажу! Или прикажу японцу тайно удавить его, но так, чтоб сошло за несчастный случай! Или сделаю это сама! Мне все это время приходилось в одиночку и без тебя постоянно сражаться, особенно в самое последнее время, когда мы хоть чуть-чуть встали на ноги, чтоб нас не раздавили и не пустили нищими по миру, ведь он явно поставил целью уничтожить нас и разорить!
Граф сидел весь убитый и черный и в холодном поту, не глядя на меня. Но я этого не замечала, думая, что он переживает за сына.
– Вот, полюбуйся на художества этого ублюдка, – я кинула ему еще пачку на руки. – Ведь он разоряет, пользуясь моей добротой, не только мой бизнес, подставляя нас и компрометируя в глазах друзей, но еще и тысячи простых людей и арендаторов, которые от нас зависят!!! – с яростью и болью, дрожа, говорила я. – Что мы могли бы только сделать на эти деньги!
Я опомнилась, ибо никогда до этого не видела, чтобы человек был так убит...
– Мне приходилось тратить на оплату этих долгов чужие деньги и товары! – с гневом, болью и обвинением все же сказала я ему. – Я на самом деле все время балансировала на грани честности, перенаправляя чужие потоки и пользуясь тем, что оно все у меня в голове, иначе бы все рухнуло и тысячи и тысячи моих и доверившихся мне людей безнадежно пострадали бы!
Чуть не со слезами за боль, которую мне причинил его сынок в самое последнее время, вдруг поставив меня на край, пожаловалась отцу я. Найдя хоть кого-то, кому можно было излить душу. Которую прятала даже от близких, чтобы они ничего не заподозрили и не началась паника, и они не перестали мне доверять – все мрачные детали я держала в себе, даже японец всего этого не знал, ибо выкладывали расписки в переговорах лично передо мной. После того, как поверенный хладнокровно спустил собак на того, кто пытался предъявить ему какую-то расписку непонятного Леона и даже не стал смотреть.
Отец стал еще чернее и глуше. Его большие и длинные
Как оказалось, и как он сказал мне потом, он считал себя порядочным человеком.
Узнать же, что он все это время пытался разорить сейчас собственного ребенка, который в это время отчаянно барахтался и пытался выжить из-за следствий его поступков, было для него шоком. А ты веселился. И что это тот же ребенок, который стал ему так дорог. В общем, как он мне сказал потом, он чуть не пустил себе в голову пулю, и только мысль обо мне же в основном и остановила его, и о жене с малым ребенком на руках и долгами на шее.
Увидев, какой он стал дохлый и черный, сразу прекратила и бросилась утешать отца:
– Успокойся папа, я не буду его убивать, как уже задумала! – быстро сказала я. – Но ты поговори с ним – невозможно терпеть это, особенно теперь, когда мы уже с таким трудом стали на ноги...
Граф просто обнял меня, прижав к себе, тяжело и тяжко вздохнув. Он только теперь понял, почему в самое последнее время ему вдруг стали давать в долг.
– Успокойся! – шепнул он мне. – Он больше никогда не будет так делать! Никто больше не причинит тебе вреда, никто и никогда!
– Но и ты тоже не должен убивать его! – встревожилась вдруг я.
– Не буду... – твердо пообещал он.
Он так тяжело вздохнул, что я встревожилась.
– И что можно сделать? – наконец тихо спросил он. – Ты полностью разорена? На сколько он разорил тебя?
– Он полностью разорил меня, но этого еще никто не знает. Я, как банкир, присвоила чужие товары и деньги, хоть это фактически и было только у меня в голове... Но мое дело еще движется, и я еще могла бы все вернуть и выплыть с трудом, хоть очень долгое время лично я ничего получать не буду с шахт, приисков и рудников... Я не преступница, ибо все на этих землях – мое, и ресурсы мои, но стоит нарушиться вере в мою честность, и никто не будет работать... И я банкрот, – я собралась с силами.
Я помолчала и снова начала.
– Если его сейчас убить, то мой «банк» выживет, ибо ресурсы еще есть, хоть будет тяжко. Но если он продолжит это чудовищное ограбление, ведь он фактически уже выжал чудовищную сумму, то запас прочности моего дела кончится, и я не смогу сводить концы с концами... То есть расплачиваться товарами, материалами и услугами друг с другом внутри нашего «дела», то есть начнется лавинообразная реакция... Я и то еле держалась изо всех сил, и то только потому, что они тратят не все свои накопленные деньги сразу, и не спешат тратить услуги, и мне пока удавалось внутри моей страны все перераспределить и устроить... Но последние дни я просто балансировала на грани и еле удерживалась...
Вдруг вошел японец, очевидно подслушавший, с почерневшим от злобы лицом, почему-то глядя на отца так, словно тут же собирался его убить, еще и извращенно. А не спокойно разрубить... А я так не хотела ему говорить...
Отодвинув меня, японец в упор мрачно зачем-то смотрел на графа.
– Я хотела спасти дело, ведь без него и моей головы все их заслуги ничего не стоят, – вдруг совсем по-детски внезапно неутешно заплакала я, – а пришлось поступиться честью! – Я ведь хотела после этого совершить харакири, если б не знала, что для них, доверившихся мне людей, это было бы... – покаянно чуть не выкрикнула я, – было бы... совсем хуже... Я ведь подумала, что ты пришел спасти меня, когда я тебя увидела... – я зашлась глупым детским ревом, отчаянным и безнадежным, покаянно даже не поднимая головы. – Я так боял-л-лась!