Как воспитать ниндзю

Тимуриды Люда и Игорь

– Хуже всего, что доктор сказал, что третьего раза она может не пережить, – сказала мама, сжав зубы. – Я даже не знаю, что и делать... Она и сейчас больна и под лекарством... – мама коротко рассказала про мои потрясения.

– Чертенок ты, – ласково сказала бабушка, печально глядя на меня. – Как тебя защитить?

Я молча ткнулась в нее.

– Простите меня...

– Ой, Лу! На тебя никто не обижается... Ты стихийное бедствие... – чуть не ляпнула она, но вовремя прикусила язык.

– Я больше не буду, – тихо пробормотала

я. – Я сама понимаю, что шутки не должны переходить в насмешку и издевательство, ибо у последних двух матерь подлость... Но встречаешься с чьей-то злобной и тупой недалекой и суеверной уверенностью, что ты оборотень или вампир, и шалость или проказы рождаются сами собой...

– Ведь эта злоба и страх ко всему новому, эта суеверная подозрительность ко всему выдающемуся особенно в женщине, просто не должна существовать! – яростно воскликнула Мари.

– Злобе вообще не место в жизни... Если он не понимает юмора, улыбки, радостной шалости...

– И вы поэтому доводите дурака до припадка! – строго прервала бабушка.

– Вовсе нет, – обиделась я. – Мы просто доводим шутку до логического КОНЦА...

Мари и бабушка хихикнули.

– Чтобы злобы вообще НЕ БЫЛО в мире, да?

– Юмор – это просто мудрое отношение к происходящему с твоей стороны... Так эта злобная подозрительность, этот суеверный шепот и тупость могли бы тебя ранить, задеть твою душу, убивать тебя... Знаешь, как это жить среди тупой и суеверной подозрительности? А так шепнула ему на ушко – «а у нас, оборотней...» – и жить хорошо! Оно уже не трогает тебя так, не ломает душу, не обижает... И идешь по жизни радостно...

Они снова чего-то засмеялись.

– Никто из этих тупых людей ведь не подозревает, как ранит их ограниченная подозрительность, а она ведь всегда злобная! Не может быть доброй подозрительности, суеверия – оно тупое, злобное и ограниченное, ничему не внимающее! – печально сказала я. – И всегда – по отношению к более развитой душе, уму, чувствам... Ибо именно это их оно не понимает, удивляется... А церковь вместо духовного просвещения и развеивания суеверий, духовного роста, открытия пути великого ума и духа, словно наоборот дает пищу и опору суевериям и самым языческим глупостям...

– Ой, Лу, а тебе еще в Англии с нашим отношением к женщинам и девушкам так вообще повеситься, – печально сказала бабушка. – Уж я-то знаю, я застала еще более скотское отношение к женщине... Мужчины вообще относятся к тебе как с своей половине, не понимая, что ты есть целая и зрелая индивидуальность... И только потом половина вместе с ним. Такие как ты вносят свежий ветер в это болото... И когда-то брак может придет к подлинному БРАТСТВУ индивидуальностей в браке, где двое сознательно дополняют друг друга, рождая новое целое из любви... И тогда поймут, что лишь уважая индивидуальность другого, являя всю чуткость, уважение, тактичность к другому, вы можете прийти к действительному объединению в одно целое, гармонично сознательно объединяя

две мощные индивидуальности в одну спаянную команду...

– Это только если они имеют одну мощную цель и одно устремление, – холодно сказала я. – Только тогда они могут быть командой... А если у них цели и смысл жизни ограничиваются скачками и обедом, то этот брак ненадолго...

– Ты будешь синим чулком...

– В старости, – Мари хихикнула. – И если все мужчины тогда умрут...

– Понятно, – сказала с сомнением бабушка. – Теоретически невозможно значит...

Мы все хихикнули.

– Ой, Лу, – спохватилась вдруг мама. – Тебе же приписано умеренное веселье!

– А мы как раз умеренно и себя и ведем... – сказала я. – Когда нам плохо, мы лежим на полу.

– Будешь танцевать только со стариками, – обрезала бабушка наше веселье. – Или проверенными...

– Импотентами, что ли? – потрясенно спросила я.

– О черт! – бабушка прикусила губу. Воровски оглядываясь, не слышали ли мужчины... – Я знаю, что ты росла в подворотне, и знаешь и не такие слова, но если ты не прекратишь их говорить, настоящие мужчины не будут с тобой танцевать... – уговаривала она меня.

– Проверенный мужчина это с родословной, – знающе кивнула я. – Победители... с выставки... Желательно с медалями...

Я внимательно огляделась, выглядывая таких.

Мари ткнулась от смеха в бабушку.

В это время к нам подошли двое в ответ на мое наглое разглядывание медалей и уставились на меня в лорнет. Впрочем, они направлялись мимо нас. К нашему разочарованию...

– Что-то она как-то странно выглядит... Она русская?

– Нет, это китаянка, и зовут ее Нун-Цюнь-Хунь...

– Она понимает по-нашему?

– Нет, – они не умеют говорить...

– А чего она на нас так странно смотрит...

У меня на язык просился ответ, но бабушка уловила момент и с силой дернула нас с Мари, осаживая.

– Ну, Нун-Цюнь-Хунь, – пошатнулась от смеха Мари, – ты ловко скрывала свое имя... – все повышая голос, наконец, взвыла от хохота она, сделав загадочный голос. Когда они ушли.

Она не выдержала, и спряталась за бабушку, уткнувшись в нее.

– Еще поглядим, как тебя назовут, – огрызнулась я. – Вообще-то мы сестры...

Но Мари только рыдала.

– Почему, как только вы выходите, все начинает идти наперекосяк? – печально спросила бабушка. – И почему мужчины такие идиоты?

Я рассматривала толстые и глупые лица без всякой печати мысли на лице. Причем, чем знатнее, тем лучше. Никакой мысли.

– Чем больше они идиоты, тем выше у них производительные качества, – ответила я. Продолжая наш с Мари давний разговор и делая вполне закономерный вывод, чем они отличаются от женщин и почему. Я была горда своими научными способностями. Судя по регалиям, чем выше, тем глупее и напыщеннее были лица. С медалями! – И тем больше они ценятся как производители, знатнее! – вдруг догадалась я.