Как воспитать ниндзю
Шрифт:
Но Мари не стала драться, а просто сама экономку вывела. Она сострадательная, всем поможет выйти за ворота. С удивлением я увидела, как она сняла с пальца роскошный перстень с бриллиантом и подарила экономке.
Мари старается не делать врагов, она добрая.
И потом, у старухи дети и внуки, это будет ей страховкой, и она не умрет с голоду. На сумму, вырученную с его продажи, она будет есть сто лет. Мелочь, а приятно. Тем более что Мари это ничего не стоило. У нас собственные копи в Южной Америке и Южной Африке.
Индеец,
– Закрой ей глаза, пока я буду рубать ей голову! – грубым голосом заорала я.
Старуха, оттолкнув Мари, завизжала, взяв старт. Пока Мари искала, кого убить, я быстро полезла мыть окна. Отец сказал. Надо сказать, что я люблю работать и всегда все делаю охотно и весело сама. За мной и слуги работают, как бешенные. И весело. Вряд ли кто может работать меньше хозяйки.
А около тех, кто все-таки может, обычно начинают крутиться китайцы.
Люди делают все возможное, чтобы они не приходили. Я называю их по привычке китайцы, там они учились убивать, но на самом деле они индейцы. Наполовину. Душа людей болит и радуется, когда они рядом. Вот и экономка бежала так, что Мари догнать ее не могла, несмотря на то, что у нее болячки.
– Вернитесь... – отчаянно кричала Мари. – Ничего вам за это не будет!
Весь дом, затаив дыхание, наблюдал за этим с редким восторгом. Эта стерва всех достала. Меня только интересует, если она их достала, то что же они будут думать обо мне?
Хотя, надо сказать, я и сейчас занимала в их глазах высокое положение и видное место. Четвертый этаж, подоконник.
Глава 9
О трудолюбии как средстве достичь высокой должности
...Отчего у меня такой прилив трудолюбия? – Я люблю самозабвенно работать, ничего не замечая.
Особенно когда отец стоит внизу. И делает вид, что зовет меня.
Отчего у меня радость в глазах от мытья окон? – Он зовет меня долго.
Тогда меня несет прилив вдохновения.
Тогда я яростно работаю, не слыша и не видя ничего до умопомрачения. Я сконцентрирована на деле.
До умопомрачения отца....
Обожаю!
К тому же было такое редкое солнышко среди дождливых дней, что я совершенно разомлела.
Я люблю работать, потому отец уже несколько минут внизу ходил с мрачным видом туда-сюда, сжав руками голову, как лиса, уговаривающая друга ворона с сыром слезть. Он нервно ходил туда-сюда!
Я на самом деле люблю работать.
Естественно, он попробовал поговорить со мной в окно, которое я мою. Но каждый раз почему-то ошибался этажом. А дом ребрышками – с этой стороны не видно, что на другой. Побегав так вверх-вниз, вверх-вниз
Я почему-то оказывалась на другом этаже и в другом месте. А я работала в глубоком сосредоточении. И он уже не пытался нарушить глубокое сосредоточение человека на мойке окон.
Дело в том, что у него появились проблемы с обезьянкой. Но я его не замечала – я была так занята работой, так занята... Когда работаю, ничего не вижу и не слышу... Я не виновата, что я его не заметила вообще еще. Он сам послал меня работать!
– Лу, перестань идиотничать и притворяться! – громко сказала лиса. – Слезь, дорогая, я хочу тебя с кем-то познакомить!
Дальше было не замечать его просто неприлично. Я случайно во время мойки, он же сам это советовал мыть, совсем случайно, взглянула вниз, и увидела отца. Он пришел уже полчаса назад, заявив, что во всем особняке не осталось ни одной гинеи и даже захудалого соверена, а сегодня воскресенье и праздник, чтобы идти в банк. К тому же бухгалтерские книги куда-то исчезли. А в замочную скважину сейфа какой-то ублюдок засунул кусок воска.
– О, папа! – сказала я с удивлением. – Ты давно пришел?
Папе явно хотелось удавить дочь.
– И что тебе надо?
Руки у отца нервно сжимались.
– Исчезли, говоришь? – серьезно задумалась я. – Проклятые гинеи! Убегают, да? – по-детски рассудительно заявила я.
У отца дрожали руки. И, хоть он носит всегда с собой два ножа и пистоль, и короткий японский меч, и все в одежде, но не мог показывать этого перед такими невинными гостями. Потому я не волновалась.
– Ходют бедные? – я в недоумении развела руки, сев на подоконнике. И уважительно повернулась к нему, ведь я леди вежливая, а отец учил всегда поворачиваться в Англии лицом к собеседнику, болтая ногами.
Меня тоже удивляло, что денюжки встали и ушли от графа. Я приделывала им ноги упорно, но они так сами и не ходили никогда. И я об этом напряженно думала, – да, да, – специально так же держась за голову, как отец. Чтоб ему было видно почтение в моем взгляде и что я действительно думаю. Я делала так же само, как он, демонстрируя всю свою серьезность.
– Лу!!! – рявкнул отец. – Я хочу сделать принцу очень дорогой подарок, чтоб он был не в обиде!
– Ну так подари ему обезьянку! – вдруг озарило меня, так что я даже хлопнула в ладоши. – Ту, что ты купил за сто гиней...
Я захлопала в ладоши от восторга.
Отец заскрежетал зубами.
– Принц истерически не переносит обезьянок! – наконец сквозь зубы выдавил он. Намекая на то, что кто-то сидит на четвертом этаже.
– Пусть китаец снимет с обезьянки шкуру и подарит ему! – тут же нашлась я, широко открыв глаза.
Отец внизу замычал.
– Лу! Нужно что-то очень ценное! – наконец, рявкнул он.
Я задумалась, вспоминая, что же для отца самое ценное.
А потом захлопала в ладоши.