Как воспитать ниндзю
Шрифт:
Мари была как обезьяна – она стреляла со шкафов, стенки, а еще с детства любила стрелять, повиснув ногами на люстре головой вниз и раскачиваясь. Причем всегда с возрастом попадала, особенно из проверенных пристрелянных ружей.
Особенно эффектно было, когда она стреляла, крутясь на веревке, качаясь и повиснув на одних ногах, зажав ногами веревку, головой вниз. Зато в качающуюся было невозможно попасть, разве случайно.
Я слышала, как она бегает по дому, меняя окна после своего мгновенного комплексного залпа, заряжая ружья на ходу. Глаз фактически не видел, как она хватала ружье и
Я была горда, что у меня есть такая сестра. Я ненавидела треск выстрелов, от которого закладывало уши и болела голова. И всегда предпочитала или нож, или руки. На худой конец индейскую трубку с ядовитыми колючками или небольшой арбалетик. Хотя, два пистоля на дело брала почти всегда.
Мы с Мари часто соревновались – кто быстрей и незаметнее заряжает? Мама говорила, что Мари. И утверждала, что со стороны просто кажется, что она просто проводит руку по пистолю сверху, будто просто погладила, и все. Четкая работа пальцев, – как у вора карманника, – была просто невидна.
У меня же, – описывала мама, – все грубее, как у солдата, нет той ласки. Было заметно, как мои пальцы пробегаются, будто по клавишам, хоть часто и быстрее, если я сосредотачивалась.
Хотя и мы с отцом также заряжали автоматически, бездумно и мгновенно – взял ружье и тут же, даже не думая – выстрелил – вся зарядка произошла помимо воли, пока ты думал и ловил цель, а руки сами сработались.
Но, это отмечали все – при каждом выстреле я словно бы немного испуганно сжималась. Естественно – когда ты различаешь разговор за полкилометра отточенным за долгую жизнь слухом как у животного, когда слух – твое орудие (как винтовка для Мари), когда ты действуешь преимущественно в тишине ночей и должна обладать очень тончайшим и острейшим слухом, ты чуть не умираешь от такого удара по ушам. Я всегда носила с собой вкладыши в уши на этот случай. И мгновенно их вкладывала. Ибо это каждый раз был такой удар по нервам! Честно – не люблю огнестрельного оружия! Честный нож куда лучше!
А Мари редко лазила в чужие порядки, сидя в большинстве в группе прикрытия и обеспечивая мою безопасность на случай шумного ухода. Мы здорово дополняли друг друга, но она леди и в рукопашной слабовата, как на мой взгляд.
...Я потрогала занавеску.
Из лесу бахнул один выстрел, слившийся с выстрелом Мари наверху.
И тишина.
Я взяла резную палочку из дерева с вырезанной рукой на конце, которой аристократы чесали себе спину. Рука на ручке. И сымитировала ею, будто кто-то, застонав, уцепился снизу за подоконник. Чтобы ручку было видно.
Ничего.
Я осторожно подняла шляпку, будто кто-то раненный приподнимается с полу, упершись головой в занавесь и плохо держась на ногах. Наполовину вывалившись в окно.
Ничего.
Я пробила «головой» и откинула занавеску, выставив винтовку и шляпку.
Тишина после грома выстрелов стояла абсолютная.
Только шмели в ушах жужжали.
Я, решившись, вынула вкладыши.
Глупость, конечно, еще полчаса я буду адаптироваться. И вообще, сегодня мой знаменитый слух полностью не вернется.
Отец всегда сравнивает меня с нежным музыкантом – утонченный слух, длинные чуткие пальцы – что всегда злит Мари. Она считает, что убивать
И тишина. Ни одна веточка не шелохнется в лесу, даже птички не поют. А может, я просто не слышу.
– Это что, ОТСТАВКА по-английски? – хихикнув, не оглядываясь, спросила я подошедшего сзади отца, тыкнув дулом в лес. Он молча подхватил меня и вынес в коридор, как я не брыкалась, не смеялась и не уверяла, что могу уже и сама ходить. – Министерство выставило нас на пенсию?!
Отец что-то пробормотал. Но, ручаюсь, мама этих слов не знала даже по-английски. Вышедшая из комнаты Мари сказала что-то, что, если б ее слышал министр, он бы очень обиделся. И испугался.
Меня посадили на диван, и я весело болтала здоровой ногой...
Глава 25
Много "баха" из ничего
Внизу раздался тихий, неслышный уху солдат посвист, и я послала отца открыть дверь. Это был индеец.
– Ну и чем вы столько занимались, если мы сами их постреляли? – ехидно спросила я.
– Кто-то говорил, что они приехали на одной карете! – огрызнулся индеец, показывая в ответ пустой мешок для ядовитых колючек. Обычно у него шестьдесят колючек.
Я покраснела от стыда.
– Там весь лес ими кишит... – набивая мешочек новыми колючками, меланхолично буркнул индеец. Судя по количеству иголок, только он убил человек пятьдесят. В лесу он невидим и неслышим.
– Мы очистили лес! – наконец сказал он, набив три мешочка и хладнокровно закурив трубку. – Но там по дороге движется отряд солдат на открытой местности, который атаковать голыми руками в упор было бы невозможно! Хотите – постреляем. Только возьмите ружья. Все.
– А ты?
– Моя говорит – уходить!
Индеец равнодушно курил вонючую трубку у меня под носом, зная, что я это ненавижу. У меня нюх портится.
– Тут воняет! – сказал он на мой злющий взгляд. – Белыми!
Я разозлилась.
– Порохом... – равнодушно и меланхолично объяснил он.
А потом бросил трубку в окно.
– Вы пока тут решайте, а я пойду обойду их с тыла, постреляю, когда они в лес зайдут! – сказал он, захватив мешочки с иглами.
– Человек сто пятьдесят... – сообразила я, по количеству иголок в них.
Индеец в это время сгреб громадную кучу ножей и томагавков и исчез за дверью.
– Если вся куча навалится в атаке, а не будет сидеть в засаде и пытаться подстрелить, как эти, я даже не знаю, как мы с ними справимся с нашими двадцатью ружьями... – сказал отец, закрывая и баррикадируя дверь. – Как не вовремя ты повредила ногу!
Все готовились к обороне.
Как я люблю вас, мои любимые!
– Я еще много могу! – пообещала я. – В рукопашной меня не так легко взять даже с больной ногой, конь-то и тогда не справился... Просто придется по земле кататься, когда они ворвутся, реакция моя осталась...