Как я был «южнокорейским шпионом»
Шрифт:
Пытаясь понять причины появления «дела Моисеева», ограничимся поэтому основанными на известных фактах гипотезами, которые позволят максимально близко подойти к истине. Многие из них изложены в прессе и выступлениях следивших за делом наблюдателей.
Безусловно, общение с иностранцами как априори предосудительный факт, что объединяющий нашумевшие «шпионские» дела, присутствует и в моем деле. Его одного уже достаточно, чтобы Лубянка обратила на тебя внимание. Но такое общение, в первую очередь с корейцами, – это основная часть моей работы как дипломата, поскольку источниками информации служат люди и от
Смысл всех протокольных дипломатических мероприятий и заключается в том, чтобы люди больше общались, лучше узнавали друг друга, завязывали более тесные отношения. Это – азбука дипломатии. В противном случае в ней просто нет необходимости, поскольку иностранные газеты можно читать и в собственной стране на компьютере, посредством него же обмениваться меморандумами и доводить до сведения партнеров официальную позицию по тем или иным вопросам. В характеристике любого дипломата отмечается его умение устанавливать и поддерживать контакты со своими иностранными партнерами.
В советские времена, когда все и вся пытались охватить соцсоревнованием, дипломаты одно время соревновались между собой в количестве бесед с представителями дипкорпуса, с гражданами страны пребывания. Даже тогда при всех ограничениях и согласованиях общение дипломата с иностранцами считалось нормой и поощрялось. Потом, правда, такое «соревнование» отменили, так как нашлись удальцы, которые в записи бесед переписывали газетные статьи, а газетная информация в таких документах мало кого интересует.
Таким образом, я виноват в первую очередь в том, что работал и старался выполнять свои обязанности как можно лучше.
На одной из пресс-конференций с участием других «шпионов» – Григория Пасько, Валентина Данилова и Анатолия Бабкина – меня спросили, что общего в наших «делах», и я вспомнил и рассказал одну историю, вызвавшую оживление и смех в зале.
В 1993 году, когда Россия сливала жидкие радиоактивные отходы в Японское море, я работал в посольстве в Сеуле. Григорий Михайлович критически писал об этом в газетах, снимал фильм – в общем, боролся. Действия России по отравлению Японского моря, которое, кстати, корейцы по обе стороны 38-й параллели называют Корейским, вызвали бурные протесты в Сеуле, демонстрацию и пикет перед нашим посольством с закидыванием его яйцами.
Мне как экономическому советнику было поручено встретиться и поговорить с пикетчиками, убедить их на основании полученных из Москвы материалов, что, мол, все продумано, учтены существующие в море течения, концентрация ЖРО минимальная и причин для беспокойства нет.
Иначе говоря, выполняя свои служебные обязанности, мы с Пасько занимались одной и той же проблемой. С разных сторон, но с одинаковым результатом. Разница у нас в полгода: ему дали четыре года, мне – четыре с половиной. Если бы мы оба больше дремали на работе, ничего бы подобного не случилось ни с ним, ни со мной.
Правда, насколько известно, в последнее время МИД перестроил свою работу, и данная мною характеристика дипломатической работы не вполне соответствует нынешней ситуации. По мнению известного российского правозащитника, председателя правления фонда «Гласность» Сергея Ивановича Григорьянца,
«Вы представляете себе, – комментирует Григорьянц – не дипломат, а просто здравомыслящий человек, – мидовские нововведения? Дипломаты являются на переговоры вдвоем! Это же делает бессмысленной любую дипломатическую работу. Как в таких условиях можно устанавливать какие-то доверительные отношения? Этим перечеркивается вся работа МИДа. Но ради того, чтобы запугать сотрудников, они вполне спокойно идут на это.
Этот новый порядок МИДа я уже проверил на своем опыте, – продолжает правозащитник. – Готовя конференцию неправительственных организаций в Брюсселе, я пригласил российского дипломата. Они приехали вдвоем! Это вызвало возмущение у представителей ОБСЕ и Совета Европы – этих двоих почти выгнали. Ведь второго человека не приглашали. Такова наша теперешняя ситуация – это действительно очень резкий перелом в положении в стране»
[57].
Григорьянц считает, что «сверхзадача», поставленная ФСБ в связи с фабрикацией против меня дела, заключается в том, чтобы «полностью контролировать Министерство иностранных дел, а на самом деле и всю внешнюю политику России, так же, как уже контролируется спецслужбами армия, Министерство внутренних дел, средства массовой информации и положение общественных организаций… Вполне очевидно, что для ФСБ контроль над МИДом важнее работы МИДа». По его сведениям, «у ФСБ в МИДе было пять кандидатов на подобный процесс, и на Валентина Моисеева выбор пал случайно»
[58].
Похоже, именно такой новый порядок работы МИДа и способ его введения имел в виду мой знакомый, долгие годы работающий под мидовской крышей, когда говорил моей жене в связи с предъявленными мне обвинениями:
– Ведь надо же было когда-то наводить в МИДе порядок! А то совсем распустились, делают, что хотят!
Судя по должности прикрытия и возрасту, он был не последним человеком и по основному месту работы и знал, о чем говорит. Не дает кому-то покоя ностальгия по недавнему прошлому, когда ни один контакт «чистого» дипломата не обходился без внимания КГБ. «Показательная порка» мне была устроена с дальним прицелом.
В самых первых публикациях в связи с моим арестом журналисты обратили внимание на то, что в его основе лежит общение с Чо Сон У. «Уже сегодня многие южнокорейские бизнесмены в Москве и их российские коллеги, – писала газета «Сегодня», – задаются вопросом: не следует ли вообще сворачивать дела, поскольку круг общения между российскими и южнокорейскими представителями достаточно обширен и многим при желании можно было бы предъявить обвинения, подобные тем, которые предъявлены Моисееву?»