Как я была принцессой
Шрифт:
Бахрин разрешил мне познакомиться с мат саллех («белыми людьми»), как он выражался, но ограничил наше общение с Фионой множеством строгих правил. Я могла разговаривать с ней не более двух часов в неделю. Она не должна была заходить к нам домой в те часы, когда Бахрин бывал дома. Мне строго запрещалось рассказывать Фионе о каких-либо подробностях нашей семейной жизни. Разговаривать с ней разрешалось только о детях, одежде и Америке, и в этих разговорах я должна была как можно реже упоминать о своем австралийском происхождении, а вместо этого всячески подчеркивать тот факт, что я теперь совершенно «омалаилась». На все разговоры о жизни королевской семьи тоже было наложено строжайшее табу. Бахрин пообещал, что, если я нарушу хоть одно из этих правил, он немедленно прекратит нашу дружбу с Фионой. Я знала, что соседям и слугам поручено присматривать за моим поведением и докладывать обо всем Бахрину,
В результате, общаясь с Фионой, я все время чувствовала себя немного виноватой, особенно когда мне приходилось придумывать разные предлоги, для того чтобы не затягивать наши встречи, не приглашать ее к себе и не рассказывать о жизни во дворце, которая ее очень интересовала. Но зато как чудесно было откровенно поговорить с другой женщиной о вынашивании ребенка и о родах и получить наконец ответы на все свои вопросы. Кроме того, у меня появилась возможность взглянуть на Тренгану чужими глазами. Фионе здесь очень не нравилось, и я не могла осуждать ее за это: белой женщине жилось в Малайзии тяжело и очень одиноко. Европейская одежда, хоть и очень скромная, вызывала повышенный интерес местных мужчин и не защищала Фиону от многочисленных сальностей и оскорблений.
Однажды она пришла ко мне в слезах. Тем утром она пошла со своей маленькой дочерью на пляж, и там они столкнулись с компаний из шести или семи молодых малайцев. С криками «Ангелы Чарли! Ангелы Чарли!» подростки окружили женщину и девочку и начали мастурбировать; это продолжалось несколько минут, пока их не спугнула приставшая к берегу рыбацкая лодка. А ведь Фиона была даже не в купальнике: она пришла на пляж в широких льняных брюках и длинной футболке. Мне пришлось объяснять ей, что многие молодые малайцы, особенно приехавшие из деревень, считают всех женщин со светлыми волосами чем-то вроде проституток и ведут себя с ними соответственно. По-моему, Фиона так до конца и не оправилась от того шока и уж конечно никогда больше не ходила на пляж без мужа.
Я пересказала эту историю Бахрину, а он, к моему изумлению и возмущению, заявил, что Фиона сама это заслужила, раз отправилась на пляж одна. Я возразила, что она была с маленьким ребенком и что, по моему мнению, ей следовало пожаловаться в полицию. В ответ на это Бахрин разразился гневной тирадой о том, что только шлюхи таскаются по пляжам, а порядочные женщины сидят дома и скрывают свое тело под скромной одеждой. Мне следовало бы знать, что заговаривать с мужем на эту тему бесполезно: в конце концов он и мне запретил купаться в море. Напрасно я умоляла его разрешить мне заходить в воду хотя бы в длинном кафтане, надетом поверх купальника. Бахрин считал, что даже эта одежда становится неприличной, когда намокает. Как же быстро он забыл о той чудесной неделе в Куантане, когда на пляже я позировала ему в одном купальнике и с развевающимися на ветру волосами. А теперь я жила всего в сорока метрах от лазурного Южно-Китайского моря и не смела даже окунуться в него.
Наконец, почувствовав, что не в силах больше терпеть эту боль, я попросила у сестры их хваленого веселящего газа, и уже после первого вдоха мне стало легче, а все происходящее в родильной палате начало казаться очень забавным. Видимо, газ вполне заслуживал свое название.
Однако чувство юмора у меня значительно поубавилось, когда началась вторая стадия родов, так называемое «выталкивание» ребенка. В родильной палате поднялась такая суматоха, словно сработала пожарная сигнализация. К столу с грохотом подкатили тележки с инструментами, врачи с характерным щелчком натянули резиновые перчатки, а смотровой стол, служивший мне ложем последние тридцать два часа, был быстро превращен в устройство, больше всего напоминающее аппарат, на котором готовят курицу-гриль. Меня бесцеремонно опрокинули на спину, и две сестры, не обращая внимания на мои громкие протесты, проворно закрепили мои ноги в каких-то петлях. Я попыталась вырваться, но скоро обнаружила, что не могу дышать, тужиться и в то же время отстаивать свою свободу и достоинство.
А потом такие слова, как «свобода», «достоинство», «рассудок» или «скромность», потеряли всякий смысл. Остался один инстинкт, и именно он, а не врачи, помог моему сыну появиться на свет. Я родила ребенка, и это был самый разумный, логичный и чистый поступок в моей жизни.
Он заплакал, когда врач хлопнул его по спине, но сразу замолчал, как только его положили в мои руки. И, только поглядев в его крошечное, растерянное личико, я
29
Иногда, в те дни, когда меня одолевают особенно тяжелые мысли, я начинаю сомневаться даже в том, правильно ли повела себя после рождения Аддина. Но ведь, подавив собственные чувства и материнский инстинкт, я не только обманула бы саму себя, но и лишила бы своего сына причитающейся ему доли любви. А тогда я решила, что, оставаясь послушной и смиренной внешне, я стану своему сыну настоящей матерью в том смысле, какой я сама вкладываю в это слово.
Итак, 15 февраля 1983 года на свет появился раджа Мухаммед Бахаруддин Исмаил-шах бин Раджа Камарул Бахрин-шах. Глядя на маленький сверток в своих руках, я не могла понять, как можно назвать это беспомощное существо таким напыщенным и громоздким именем. Мне самой с первого взгляда стало ясно, что я буду звать его Аддин – уменьшительное от Бахаруддин, и, к счастью, семья не стала возражать.
«Раджа» и «шах» был полученными по наследству титулами. На имени Мухаммед настояла Мак, чтобы обеспечить внуку пропуск в рай. Бахаруддином и Исмаилом мой малыш был назван в честь его прадеда, покойного султана, а имя отца Раджа Камарул Бахрин-шах по традиции становилось своего рода фамилией для сына. И весь этот длинный список предназначался для крохи, весящей чуть больше трех килограммов.
За те двенадцать месяцев, что я провела в Малайзии, семья уже успела привыкнуть к тому, что мое поведение постоянно вызывает у них ужас. Они ужасались тому, что, несмотря на их уговоры, я кормила Аддина грудью, и тому, что категорически отказалась соблюдать пантан – что-то вроде обязательного для молодых матерей поста, который продолжается от сорока до ста дней после родов. В этот период женщина по традициям малайских мусульман считается нечистой, и ей строго запрещены любые физические контакты с мужем. Даже спать она обязана в другой кровати. Пантан охватывает многие сферы жизни – от диеты до режима дня. Женщина не должна есть пищу, считающуюся «холодной»: любые овощи и фрукты, а также все охлажденные напитки, включая воду. Считается, что в противном случае ее влагалище навсегда останется растянутым и вялым и уже не будет доставлять наслаждения супругу. Сухая же и простая пища, такая как жареная рыба, отварной рис, свежемолотый черный перец и изредка цыпленок с имбирем, приготовленный на кунжутном масле, наоборот, повышает температуру тела, что является главным фактором в возвращении вагине эластичности. По этой же причине молодых женщин заставляют, невзирая на тропическую жару, носить свитера и шерстяные носки. Кроме того, им запрещается делать чересчур широкие шаги из опасения, что может произойти выпадение матки. Все это Мак и ее сестры поведали мне совершенно серьезным и даже угрожающим тоном.
Они буквально оцепенели от ужаса, когда через час после родов я настойчиво потребовала холодной воды. Судя по их испуганным взглядам, они ожидали, что моя матка начнет выпадать сейчас же, прямо у них на глазах.
Счастье от рождения сына и относительное спокойствие, установившееся после этого в нашей жизни с Бахрином, было омрачено непрекращающимся страхом за здоровье ребенка. Первые полгода Аддин страдал кровотечениями из кишечника, сопровождавшимися, судя по его крикам, сильными болями. Малышу было всего тридцать дней, когда его впервые положили в Центральную больницу в Куала-Лумпуре для обследования и лечения. Детский врач в Тренгану утверждал, что у ребенка кишечная инвагинация – болезнь, при которой часть кишечника складывается наподобие телескопа; при этой болезни необходимо срочное хирургическое вмешательство, иначе возможен смертельный исход. Я еще кормила его грудью и поэтому настояла на том, чтобы отправиться в больницу вместе с ним. Это привело к тому, что для нас с Аддином в больнице освободили целое отделение. Мне казалось абсурдным занимать огромную палату, в которой обычно располагалось больше двадцати пациентов, но семья твердо заявила, что мы не можем днем и ночью находиться в окружении простых людей.
Санитарное состояние Центральной больницы Куала-Лумпура оставляло желать лучшего: стены в ней были испещренные выбоинами, грязно-красные бетонные полы, тучи москитов, а по периметру здание окружали зловонные сточные канавы. В ванной, примыкающей к нашей палате, обитали полчища тараканов, уборные представляли собой примитивную дырку в полу, по краям покрытую засохшими следами предыдущих неточных попаданий, а душ просто не работал. Как-то утром я проснулась и обнаружила, что мы с Аддином очутились на острове, потому что весь пол вокруг нашей кровати был покрыт десятисантиметровым слоем фекалий: как оказалось позже, ночью у нас на этаже прорвало канализацию. Мне пришлось в открытых босоножках вброд пробираться через благоухающую массу, прижимая к себе ребенка и с трудом сдерживая рвоту.