Как я охранял Третьяковку
Шрифт:
Он, сука, издевается, что ли?
Нет, похоже, гражданину и впрямь невдомек. Стоит и с надеждой смотрит на тебя. Ждет.
– Лестница… – вынужденно отвечаешь ты.
Далее самый популярный вопрос такой:
– А это лестница вниз?
В подобные моменты начинаешь разочароваться в людях вообще, как в биологическом виде. Блять, почему эволюция не дала шанса неандертальцам?
Ну ладно, стою себе помаленьку. Вдруг мимо меня стремительно, чуть ли не бегом проносится Михаил Борисович. С «шестой» зоны.
В «шестой» зоне есть одна существенная запятая, а именно – дверь № 20. Через нее можно выйти из залов прямиком в Депозитарий. До
Около «двадцатой» двери с 10:00 до 18:00 должен был постоянно торчать наш курантовский человечек, – осуществлять пресловутый пропускной режим. Повторяю, постоянно, то есть все время. Пускать можно только сотрудников самого Депозитария. Скажем, просто тетка из научного отдела или какой-нибудь третьяковский бухгалтер без специального разрешения не имеют права войти в хранилище.
Существовала довольно сложная система пропусков и значков-проходок разных цветов. Зеленый значок – это, например, признак штатного экскурсовода Галереи; желтый – временного; коричневый – Административный корпус, синий – Депозитарий; красный означал «проход всюду», их всего было несколько штук.
Кроме того, туда-сюда циркулируют художественные ценности. То на реставрацию, то на монтаж-демонтаж экспозиции, то на экспертизу. И тоже строго по пропускам установленного образца. Не будет большим преувеличением сказать, что «шестая» зона – самое ответственное и режимное место на всем втором этаже. И вот с этого самого ответственного места Михаил Борисович убежал.
Получается, «ходи кто хочешь, тащи что пожелаешь» – так, что ли? Любопытных и неравнодушных, как уже было сказано, много. Каждый второй любопытный, уж поверьте мне на слово.
Работая в Третьковке, я раз и навсегда уяснил для себя, что разговоры о якобы безынициативности советских людей – это миф, созданный иностранными разведками. Вопреки этой гнусной клевете мировой закулисы наши сограждане способны проявлять инициативу в неограниченных количествах. Я не знаю, не существует подходящего эквивалента и единиц измерения, но, условно говоря, это миллиарды тонн инициативы на метр квадратный. В одном россиянине инициативы столько же, сколько во всей Братской ГРЭС электричества. Единственное уточнение: россиянин проявляет инициативу только тогда, когда не надо, когда его об этом никто не просит.
В качестве примера и иллюстрации такого непрошенного проявления прекрасно подходит «двадцатая» дверь в Репинском зале.
Россиянин почему-то не в состоянии пройти мимо закрытой двери. Органически не в состоянии. Это, вероятно, какая-то наследственная болезнь, вроде падучей или олигофрении. Вот все наш добрый россиянин подозревает, что специально от него что-то скрывают, и что именно ему, условному Константину Сергеевичу Перепелкину не показывают самого интересного! Вооруженный этой параноидальной идеей условный Перепелкин обязательно подойдет к закрытой двери и яростно подергает за ручку. Дверь вдруг и откроется.
За ней этот, мать его, условный Пререпелкин с удовлетворением обнаружит манящий неизвестностью коридорчик. Самый обычный, ничем не примечательный коридорчик. Никакими каменьями самоцветными он не обклеен, и на стенах его не висит ни единой картинки. Но Перепелкин отчего-то совершенно твердо уверен: «Вот там самое интересное!». И тут же, не колеблясь ни секунды, он резво, с тещами, детьми и племянниками устремляется вовнутрь. Стало быть, в самая святая святых, в Хранилище.
Минут
Когда начнутся дознавательные мероприятия, то в ходе расследования неизбежно всплывет незапертая, никем не охраняемая «двадцатая» дверь в Репинском зале. При известии же о том, что в Депозитарий через «двадцатую» дверь проникли посторонние, какие-то праздные зеваки, Е.Е. Барханову запросто может стать дурно. А когда Е.Е. дурно, то в «Куранте» по определению никому не может быть хорошо.
Это уже потом, по представлению «Куранта» процедуру проникновения в Депозитарий существенно усложнили. Дверь стали закрывать изнутри. Если с пропусками было все в порядке, то сотруднику Галереи следовало еще позвонить в Депозитарий по секретному номеру SLO. За дверью на стульчике сидела бабуля – орденоносец и ветеран СМЕРШа, которая, только лишь получив условный сигнал, отпирала сокровищницу. Причем, несмотря на дублирование, курантовский пост у «двадцатки» все равно сохранялся. И он по-прежнему считался самым важным на втором этаже.
Поэтому я с известной долей удивления поглядел вслед растворившемуся в толпе Михаилу Борисовичу. Прошло несколько минут. Михаил Борисович опять пробежал мимо. На мой недоуменный взгляд: «Партайгеноссе, чё за фигня?» – он только весело замахал руками. Ну ладно, думаю, резвись, мясистый…
Проходит еще пару минут, Михаил Борисович снова появляется. Теперь уже вроде как никуда не торопится. Лицо его имеет необъяснимо радостное выражение, и вообще, вид у ученого слегка возбужденный, лихорадочный.
Михаил Борисович подошел ко мне и, ткнув пухлым пальчиком себе через плечо, громко воскликнул:
– Фил! Вот эту бабу я имел семь лет!
Его неожиданное объявление бабахнуло во вдруг опустевшем зале как залп «Авроры». Оставим за скобками этическую сторону вопроса. Не надо меня спрашивать, мол, какое твое дело кого там Михаил Борисович чих-пых в молодые годы? Мне действительно стало любопытно посмотреть. Посмотрел и прямо ахнул, ребята!
В указанном направлении находилась гренадерского экстерьера блондинка, сопровождаемая хмурым и небритым чечено-ингушом самого отпетого вида. Не расслышать реплики насчет семилетнего имения они просто не могли – Михаил Борисович орал как морж-самец на курильском пляже. На мгновение я встретился с чеченом глазами. И столько было душевной доброты в тех глазах, что невольно захотелось закричать: «Это не я сказал!».
Чечен стиснул локоть блондинки, словно рукоятку кинжала. Если бы этот абрек сделал хотя бы движение в мою сторону, клянусь, я бы тут же убежал без оглядки. Но то ли он недостаточно хорошо знал русский язык, то ли не любил убивать не разобравшись, то ли решил это сделать позже. Хер его разберешь…
Как бы там ни было, колоритная пара неторопливой, хотя и несколько напряженной походкой направилась к «Трем медведям». Девушка раскраснелась как маков цвет, чечен посматривал на нас с Михаилом Борисовичем с нескрываемым интересом. Подобный интерес я часто наблюдал у моего бультерьера Жорика, когда мы с ним проходили мимо какого-нибудь пуделя, и потому совершенно не обольщался насчет ближайшего будущего. То, что оно не будет радужным, было ясно как дважды два. Спутница абрека тем временем, прижимая руки к высокой груди, что-то жарко шептала ему на ухо. Наверное, оправдывалась. Абрек с сомнением покачивал скульптурной головой.