Как я преподавал в Америке
Шрифт:
— Конечно, у него — часть истины. Но мы эту часть как раз и изучаем, и его наблюдения — в помощь. А про «героизм рабства» — у азиатов! Разве не красиво выражено?
— Пусть и красиво, но это не может влиять, раз я не согласна, — маленькая Габриэла тут.
— «Не согласны!» Мало ли с чем! Мы, не учась ничему, — не согласны со всем: можем это поставить барьером всякому усилию понять иное!
— Это верно, Вы правы, — согласилась Габриэла.
Не знаю: от души или испугавшись, что я вдруг такой сердитый профессор обнаружился и не терплю противоречия и могу снизить оценку?.. Потому
— Конечно, — соглашаюсь я, — но сначала поняв и другую сторону.
— Вообще у вас, — говорил я им, — американский, «ургий- ный» подход: мол, цивилизация все уравняла и сгладила различия. А у Монтескье — «гонийный» подход: тогда Природа была еще сильна и обступала, и влияла, была могуча, и ее предопределения народам и странам были очевидны, прозрачны. Потом они позакрылись — под пологом одинаковой городской цивилизации. Тем нам дороже эти свидетельства доцивилизованных времен — для наших национальных миропониманий: то, что под спудом машин, дорог, телефонов и проч.
— То же самое, чтобы вам было понятно, — продолжал пояснять я, — и Фрейд делает, врач-психиатр: раскапывает глубину досознательного бытия. Вы ж это принимаете! Так и Монтескье читайте — всерьез и с поучением…
Ну что ж: можно начать свой день — на улицу выйти. Уже 10.
Во всяком случае, успокойся и в «американку» не лезь вживаться, вписываться: не удастся — ни издать себя тут, ни понравиться реакциями, чтоб пригласили тебя, да еще и Светлану, на следующий год, как ты проговорился о своем желании Кате Кларк. Она сразу намотала на слух: конкуренты! Нечего привечать и помогать, еще и рекламировать меня!..
Отторгнут чудака-дурака непрактичного, еще такое говорящего простодушно.
Нет, тебе сюда взойти — разве что, как Бахтину: как уже русско-советской культуры монументу, кого когда-то изучать и конференции организовывать, и на этом себе нишу научную сделать, как вон Кларк и Холквист на Бахтине, другие — на Булгакове, Набокове и проч. Так что делай свое чудаковатое дело — там, у себя. И не соблазняйся рыпаться. Хотя полезно было побыть — и примериться и понять: не тае! не твое! не для тебя!.. ТутЭпштейнам пировать — с остроумными эссеями.
Меланхолик с флегматиком…
30.10.91. А вообще-то работаешь ты тут как славно!..
…О, какое ядовитое змеение в глазу слева — единственном, да еще и ячменном со вчера! И что ты суешься-рыпаешься? Замри! А то — еще расширяться лезешь! Солитер ведь! А лезешь себя в мир преподносить и проситься размножаться — в печать!..
Сократом утешался на ночь. Но он все — на людях: совершенно городской и социальный человек, человек общения и разговоров. Один, наверное, и не думал, а в разговорах — раскалялся. Как я — в писании.
Был приятный человек — в общении. А ты вот оказался не приятный человек в общении; еще и над американцами потешаешься, что они стремятся друг дружке приятными быть: вон как президент Чейс что-то все время вчера веселое рассказывать старался, умелец, и Присцилла заразительно похохатывала.
Под
И подумал: тяжкое бы, невозможное сочетание — меланхолик с флегматиком, как бы ты с Ириной, тяжко-ровной, не возмущаемой: как бы с инерцией тупой матери-земли. Оказалось, что это она должна была меня захватить-подвезти, но забыла. У меня столько от этого переживаний и расстройств, а она смеется, как над забавным запамятованием. Антипатия легкая меж нас от этого случая нарастает. А почему? Красивая женщина, помогала тебе на первых порах, опекала — мало? Еще в претензии!..
Что ж ты: на встрече в «русском доме» со студентами месяц назад говорил, что хочешь быть Апонзо Кеханой Добрым — просто приятным человеком людям, своим, домашним. Так постарайся и для чужих. Что ж снова в Дон Кихоты лезешь, активничаешь?
31.10.91. Ох, раскачиваю себя с утра — обессиленного. Накачал воздухом, душем, завтраком — кажется, ничего! Ячмень прошел, в животе вроде тоже комфортно. Только голова бедная тут перерабатывается. Ну ладно — восхитись! Ведь сегодня Платона философские мифы подавать будешь!
Веч. Закончил и переписал начисто письмо Ульрике фон Мольтке в Дартмут. Трудоемкое дело!..
ПИСЬМО В ДАРТМУТ
(самоперевод с английского)
Октябрь. 26, 31. 1991
Дорогая Ульрика фон Мольтке!
Ваше письмо, этот Schwung («порыв», нем. — Г.Г.) спонтанных чувств и идей, сильно впечатлили меня. Событий такого рода нельзя ожидать, они могут лишь случаться: это поражает, как некое сверхъестественное вторжение в твою жизнь и как духовный дар. Я осмеливаюсь объяснить это каким-то Wahlver- wandschaft («Избирательное сродство», нем. — название романа Гёте. — Г.Г.), которое Вы могли чувствовать, слушая мою лекцию, — так же, как я испытываю эту родственность, читая и перечитывая Ваше письмо. Я бы выразил мое ощущение при чтении Вашего письма стихами нашего русского поэта Тютчева (которые в моем топорном переводе могли бы звучать так:)
Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, — И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать…
Американцы — бесплодная почва для синтетического способа мышления, которым работаю я и что применял, как я предполагаю, Юджин Розеншток-Хюсси, книгу которого я ожидаю получить, благодаря Вашей любезности (и уже получил ее — благодарю Вас. — 31.10.91). Метафизический интерес чужд американцам — тот интерес, который так глубоко прирожден Германской и Русской душам. И только представьте себе! Надо было случиться такому совпадению, что одна прибывает в Америку из Германии (Ваше имя напоминает мне знаменитую немецкую аристократическую и военную семью — не ошибаюсь ли я?), другой — из России, чтобы искра взаимного понимания и симпатии пронизала нас!..