Как я училась быть любимой
Шрифт:
– А у нас случилось несчастье, – пролепетала я.
– Какое? – зевнула подруга.
– Матрёна Николаевна умерла.
– Кто это?
– Соседка наша, её комната через стенку.
– Сколько лет?
Честно говоря, я не знала точно, сколько лет было Матрёне. Почему-то вопрос о возрасте, возникает всегда когда кто-нибудь умирает. На мой взгляд, возраст не имеет никакого значения. Будто человек, проживший сто лет, не может рассчитывать на сочувствие и добрые слова после кончины. По большому счёту Лёльке было всё равно, умер сегодня, кто-то или родился. Собственные переживания, заполнили
– А ещё меня обвиняют в том, что я убила Мотю, – уже не рассчитывая на сочувствие, абсолютно по-идиотски захихикала я.
– С какой стати? – вяло отреагировала романтическая натура.
– Константин Иванович, участковый наш, ни с того ни с чего вдруг вообразил этакую глупость. Представляешь как нелепо? – пустила я слезу в голос.
– Мой Славик адвокат, хороший адвокат, ой какой хорошииииий… не переживай, вытащит тебя. Только не понимаю, чем тебе старуха помешала?
От негодования и переполнившего горя, я не смогла вымолвить ни слова, Лёлька, бесспорно, издевается. Рухнув на диван, я зарыдала в голос. Сашенька подскочила ко мне, и принялась вновь успокаивать.
– Мама, ты, что не поняла, что тётя Света никого не убивала? Бабушка Мотя сама сандалии отбросила.
– Так говорить нехорошо, – одёрнула ребёнка «правильная» мать.
– А думать, что тётя Света могла убить Мотю, хорошо?
– Ведь Светка сама сказала, я хотела только помочь, – слегка подрастеряв томность, извинялась Лёля. – Вячеслав и в самом деле лучший адвокат в городе. Он такие дела выигрывал, что с этим справится в два счёта!
Воспоминание о всемогущем Славе, заставило любезную подругу сызнова окунуться в нирвану.
Меня давила злоба, я хотела поскорей избавиться от визитёров. Перестав горланить, сорвалась, и припадочно заметавшись по комнате, стала собирать Сашенькины вещи. Лёля наблюдала за процессом, затем с силой раздавив в пепельнице окурок, подошла ко мне, и вырвала сумку. Пыхтя и отдуваясь, я с ненавистью уставилась на счастливую подругу. Она гаденько усмехнулась, поняв моё к ней отношение, и проворковала:
– Что, голубушка, небось, завидуешь?
– Это чему же?
– Тому, что мужиков у меня целый воз, а ты самого завалящего в дом притащить не можешь!
– Завалящие по твоей части, это ты тянешь в постель все, что плохо лежит. Я предпочитаю, эксклюзивные образцы!
– Ой, такая не эксклюзивная дамочка, а кавалеров ей подавай первосортных! Тю-тю-тю, бе-бе-бе… Это что же мы о себе такое вообразили?
– В отличие от тебя, я знаю себе цену!
– И какова же она? – не на шутку заводясь, с издёвкой поинтересовалась подруга.
– Сама высокая! – запальчиво сообщила я.
Сашенька стояла между нами, понурив голову, но ни одна из спорщиц не задумывалась о чувствах ребёнка. Отстаивая каждая свою позицию, мы вошли в штопор, и спор, накаляясь, приобретал угрожающие масштабы.
– От тебя даже Василий Васильевич сбежал! Не выдержал твоей исключительности! – метала молнии Лёля.
– Я сама выставила это убожество, – парировала я.
Василия Васильевича мне подложила милая подружка. Затасканные аргументы насчёт краткосрочности бабьего
Василий Васильевич мужчина в возрасте что-то от сорока пяти до семидесяти, в зависимости от освещения и настроения. Формой и содержанием напоминал перезрелый огурец – жёлтый, прыщавый и абсолютно бесполезный в хозяйстве. Едва это кривоногое безобразие появилось на пороге квартиры, мне захотелось набить Лёльке её красивую морду. Ослепив железными коронками, шаркнув ножкой, Вася слюняво припал к ручке, и торжественно протянул две коробочки «Лимонных долек». С моей стороны – ползарплаты на стол, ползарплаты на парикмахерскую и маникюр.
Плотно закусив, Василий Васильевич, сделал комплимент моим кулинарным способностям, и выразил горячее желание и в дальнейшем питаться подобным образом. В ответ – пленительная улыбка перманентного идиота. Во время чаепития кавалер в одно касание уговорил коробку «Лимонных долек», ссыпал в кружку оставшийся сахар, и со счастливой миной, вылакал хлёбово.
– Люблю дольки, до ужаса. Мамаша моя, Царствие Небесное, была женщина скуповатая, и нас ребятишек, семерых наплодила, во как! не баловала. В детстве мечтал: вырасту, каждый день буду дольки себе покупать. Но, конечно, каждый день не получается – накладно очень, а вот в особо торжественных случаях, позволяю.
Смердя «Примой» и бросая тревожный взгляд на остатнюю коробку, Василий Васильевич делился планами на жизнь.
– Ты мне подходишь. Жить будем у тебя, мою квартиру сдавать станем, деньги на книжку. Машину хочу. А ты сколько получаешь?
Подумав, что маленькая зарплата отпугнёт любителя лимонных долек, объявила четверть получаемой суммы.
– Ну а подработать у вас нигде нельзя? – с трогательной надеждой поинтересовался Вася.
– Какое там! Боюсь, вообще с работы выгонят.
– Чего ж сразу то не сказала? И я дурак расслабился. Ну, тогда разговаривать не об чем? Пойду я.
Жалея впустую потраченного времени и денег, я всё же была счастлива, что относительно легко отделалась от перезрелого перца. Но рано радовалась, рано благодарила судьбу. Тёмную Васину голову, неожиданно посетила светло-мутная мысль.
– У нас в конторе, я ведь начальник большой, над слесарями командую, место паспортистки освободилось. Оклад небольшой, а вот подношения всяческие очень даже хлебные. Не будешь клювом щёлкать, такими знакомствами обрастёшь, что я тебе дам! Ну, кое-что, конечно, подскажу, введу, так сказать, в курс дела. Опять же у меня на глазах, кто знает, чем вы там, на работе занимаетесь, а так догляд постоянный. Баба без жёсткой руки вмиг борзеть начинает.
Я кисло пообещала подумать.
– Ну вот и хорошо, вот и умница. Тут ещё вот что… ты бы это… – по-детски симпатично смутился Василий, – справку, что ли, принесла.
– Какую справку? Из домоуправления?
– От, глупая! – смачно сплюнул на ковёр Вася, – из кожвендиспансера.
– Зачем?
– Так, это, в койку ляжем, а я думать стану, волноваться.
– О чём?
– Ну, как об чём! Вдруг ты заразная какая. Я проблем со здоровьем не хочу. Хочешь спать со мной, – гони справку!