Как живете, дети?
Шрифт:
В общем, я не буду иметь своих информаторов. Зачем они мне? Я и без всяких специальных информаторов знаю каждое движение моих детей. Знаю потому, что я педагог и интуитивно могу догадываться, с кем что произошло, кого что волнует, чем занят коллектив детей. Это во-первых. Знаю еще потому, что у меня сто глаз и сто ушей и педагогическую наблюдательность я развиваю в себе постоянно. Это во-вторых. В-третьих же, я для моих детей свой человек, я член коллектива. Они просто оберегают меня от лишних волнений и потому не доводят до меня информацию о всех происшествиях в коллективе. Зато они без всякого стеснения обсуждают в моем присутствии все проблемы, которые их волнуют, порой и меня привлекая к обсуждению этих проблем. Вот я и знаю все, что мне необходимо знать для
А доверие их я завоевал не без труда. Я завоевал его на основе взаимности. Я часто рассказывал им о своем детстве — «Когда я был маленький...» Рассказывал о том, как шалил, и они смеялись, рассказывал, как мучила меня совесть, когда мой необдуманный поступок причинял кому-то неприятность.
— Я был тогда во II классе. Было лето, шла война, и мама отправила меня в деревню, к дедушке и бабушке...
Представьте себе: на улице осенний дождь, погода скучная, мы находимся в классной комнате, они расположились как хотят, некоторые стоят рядом со мной, а я сижу на маленьком стульчике, и урок чтения прерывается. Рассказ о дедушке, о котором мы только что спорили, унес меня в воспоминания детства. Дети слушают меня с большим интересом и ясно представляют своего учителя в коротких штанишках, тоже неугомонного и шалуна. Я рассказываю с грустью, иронизируя над собой, и они тоже — то смеются, то грустят.
— Дедушка готовился опрыскивать виноградники специальной жидкостью против заболевания листьев. Эту жидкость он наливал в аппарат, который потом перекидывал через спину; правой рукой он давил на рычаг, а в левой держал узкую длинную трубку, из головки которой неслись брызги синей жидкости и опрыскивали листья виноградников. Этот аппарат очень интересовал меня. Дедушка гордился своим аппаратом и не давал мне трогать его. Но я все же тайком разобрал его. Но как вы думаете, мог ли я его вновь собрать? Увидев испорченный аппарат, дедушка рассердился. «Кто это мог сделать? — возмущался он — Вот бы я надрал ему уши!» Он прекрасно знал, что это было делом моих рук. Но как будто я был тут ни при чем, так он жаловался мне. А я не признавался, стыдился. «Ты посмотри, — говорил он мне, показывая на испорченную часть аппарата, — какой-то шалопай взял и испортил мой французский аппарат. Чем я сейчас буду опрыскивать виноградники? Давай пойдем к мастеру!» А тут и мастер подоспел. «Ой, — говорит, — неужели этот глупец не понимал, что значит для виноградаря в такое жаркое лето аппарат для опрыскивания виноградников, да еще такой?! Где сейчас найдешь французский аппарат?» И подмигивает мне одним глазом. «Подойди, — говорит, — поддержи этот рычаг!» Он исправлял аппарат и все время говорил, что он делает, что происходит в аппарате, почему его нельзя разбирать... Прошло лето. И только когда я уже возвращался домой, и признался дедушке: «Дедушка, это я испортил твой аппарат. Прости меня, пожалуйста. Обещаю тебе, когда у меня будут деньги, я куплю тебе новый, хорошо?» Как вы думаете, что мне ответил дедушка?..
Так росло и крепло наше взаимное доверие друг к другу. Детям не нужно было скрывать от меня свои страсти. Я включался в их разговор как свой, советовал и советовался с ними, доверялся им и они доверялись мне...
Оскорбленное чувство
Значит, кто-то в кого-то влюблен, кто-то отвергает чью-то любовь, кто-то кого-то высмеивает?
Сегодня на большой перемене произошел случай, который заставляет меня задуматься серьезнее о детской влюбленности: Гига и Бондо неожиданно поссорились, ссора перешла в кулачный бой.
Я сам их развел.
— Можете объяснить, почему поссорились?
Мальчики молчат, они угрожающе смотрят друг на друга.
— Это секрет? — спрашиваю я серьезно.
Они кивают головой: «Да, наш секрет!»
— Тогда сделаем так. До начала урока остается еще 10 минут. Оба заходите в класс, там, кроме вас, никого не будет, и поговорите как мужчина с мужчиной, только без кулаков и оскорблений. И помните, вы должны выйти из класса более крепкими друзьями, чем были
Дети стоят тут же, многие знают в чем дело, а вот Элла, из-за которой подрались мальчишки, и понятия не имеет, что она и есть яблоко раздора.
Дети вталкивают Бондо и Гигу в классную комнату. «Не глупите!» — предупреждает их Илико и закрывает дверь.
Мне часто помогал этот прием. Недоразумение, ссора между двумя ребятишками? Тогда оставайтесь в классе одни, лицом к лицу, тихо-мирно выясняйте свои отношения, пожмите друг другу руки и покажите всем, что вы стали еще лучшими друзьями, чем когда-либо.
Представьте себе, детям нравится такое разрешение спорных проблем.
Ну, конечно, это нелегко: кому заговорить первым, что сказать. Порой, может быть, и не говорят друг другу ничего, просто один из них проявляет больше доброжелательности, уступчивости и протягивает руку другому. Тот сразу и охотно хватает ее и, следуя нашим уговорам, восклицает: «Мир!», а ему в ответ: «Дружба!» Потом они выходят из класса в коридор, улыбаются, краснеют. А дети встречают их с восторгом: «Вот молодцы! Нет ничего дороже дружбы!», и жизнь для этих двоих, и для остальных тоже, становится еще радостнее.
О чем будут говорить между собой Гига и Бондо? Скорее всего, ни о чем. Они, я думаю, будут стоять друг против друга. Подраться, конечно, уже не посмеют, а если не пожмут друг другу руки, то мы их вернем обратно и подождем еще немножко. Или же, в конце концов, поручим кому-нибудь помочь им помириться.
Может быть, по-другому нужно было мне решать эту проблему? Как-никак, дело касается того, что дети опять-таки лезут туда, куда им не полагается входить. Пока им очень рано говорить о каких-то симпатиях друг к другу — «нравится», «любит», «не любит». Они ведь только второклассники, им еще долго учиться и учиться. Учителя и старшеклассникам-то не позволяют говорить о таких чувствах. Мне кажется, что учителя редко проявляют такое единодушие в своих позициях, какое они обнаруживают в отношении того, что мальчик и девочка — пока еще ученики в стенах школы! — влюбляются друг в друга. «Как это можно?!» А заговорить на педсовете, где разбираются такие случаи, о том, что, может быть, настало время учить наших питомцев, как любить, чтобы возвышаться, — рискованно. Это значит поставить под сомнение свою педагогическую репутацию. Школьники изучают поэму Руставели «Витязь в тигровой шкуре», пусть там и говорят о возвышенной любви, о том, как Тариэл, Автандил преданы своим возлюбленным. Но нельзя допустить, чтобы нынешние наши Тариэлы и Автандилы. Нестан-Дарежданы и Тинатины, которые считаются учениками, находятся в стенах школы, обучаются и воспитываются, тоже любили. А разрешить 8—9-летним школьникам вслух заговорить о том, что кто-то из них в кого-то влюблен, будет педагогической ошибкой. Как могут оценить мои коллеги то, что я только что проделал: загнал в пустой класс двух мальчишек, чтобы они помирились друг с другом.
Мне вспоминается сцена, после которой я придерживаюсь строгой педагогической заповеди:
Прикасайся к чувствам ребенка с таким же вдохновением и мастерством, как прикасался к струнам своей лиры Орфей.
Это было давно, когда я еще был начинающим учителем и когда я сам мог возмущаться дерзостью подростка, осмеливающегося влюбиться, сквозь пальцы смотрел на чувства детей и уважал в каждом из них только разумность.
Сцену, повлиявшую на мои педагогические представления, разыграла старая учительница начальных классов в большой учительской старой школы.
Циала Багратовна вошла в учительскую с неприятным шумом. Она силой вела за собой маленького мальчика, тоже, наверное, второклассника. Учительница держала в руке раскрытую тетрадь. Она остановилась в середине большой учительской и громким, раздраженным басом призвала всех уделить ей внимание.
— Минуточку, товарищи!.. Прошу всех посмотреть на этого мальчика!
Мы все — а в старой учительской большой школы в этот момент находилось не менее 50 человек — обернулись, кто-то подошел поближе посмотреть на мальчика.