Как живете, дети?
Шрифт:
Девочки догадываются:
— Она помирит их?
Эллу впускают и дверь опять закрывают.
Что она им скажет, как она заставит их протянуть друг другу руки? Ведь мальчики находятся в необычном для них состоянии, в состоянии влюбленности. Сами не понимают, что с ними творится.
Влюбленность!
Что это такое? Первая любовь? Прелюдия первой любви? Нет, конечно, не первая любовь, она удел юношей, девушек, отчасти старших подростков. Но прелюдией ее, пожалуй, можно назвать. Влюбленность, которую я наблюдаю у многих моих ребятишек, можно считать первым проблеском того, что ребенок способен полюбить, и сигналом того, что дар любви тоже требует заботливого воспитания.
Является
Ой, как упорно молчат по этому поводу ученые-педагоги и психологи, молчат составленные ими учебники по педагогике и детской психологии! Да еще как опасно заговорить об этом, о том, что эти проблески любви требуют заботливого отношения, в среде учителей начальных классов. Большинство из них с жаром и раздраженно станут доказывать, что, во-первых, такие проявления следует принимать как аномалии, как результат превратного воспитания ребенка; во-вторых, их надо пресекать немедленно. Многие же учителя просто не желают видеть, какие изменения происходят в некоторых учениках. Они спешат сделать вывод, что в младшем школьном возрасте ничего подобного не может быть и всех нас, занимающихся делом воспитания, может не волновать проблема детской влюбленности.
Как порой педагогу легко избавиться от острых проблем воспитания! Не замечай их, это же от тебя зависит! Закрой глаза, заткни уши, уходи подальше от детей — и никакой проблемы не будет!
Есть тут проблема, острая, серьезная. Ее недооценивание, мне кажется, означало бы искусственное усложнение воспитательного процесса, возможное искажение характера многих детей. Есть проблема. Если бы ее не было, эти мальчики не подрались бы и я не заставил бы их стоять друг против друга в пустом классе для объяснений и примирения.
В моем классе многие девочки и мальчики явно симпатизируют другу другу. Эта симпатия не пассивная, не созерцательная. Она поощряет детей к действию, к хорошим и плохим поступкам. Только так я могу объяснить, с одной стороны, взаимную заботливость, которую они проявляют, и, с другой стороны, грубость мальчиков по отношению к тем же девочкам.
Основа всех этих проявлений, я уверен, — неосознанное детьми чувство влюбленности, первые проблески дара любви. Если дать им — этим проблескам — развернуться и развиться в грубых формах взаимоотношений, то получится что я способствую искажению моего же воспитательного процесса. Меня беспокоит мысль о том, что в этих первых проблесках влюбленности мальчики могут приобрести опыт грубого отношения к девочкам, а у девочек создастся впечатление, что мальчики не умеют дружить.
В чем же должна заключаться моя забота?
В том, чтобы, воспользовавшись этими проблесками влюбленности у детей, еще сильнее закрепить в них чуткость, внимание, заботу и преданность друг другу, поощрять в мальчиках мужественность.
Кстати, о мужественности. На днях к нам пришла врач и велела мне после уроков повести всех детей в ее кабинет для обязательной прививки. Дети испугались:
— Больно будет? — спросили девочки врача.
— А как же, будет больно! Это же прививка! — ответила врач и ушла.
— Вот хороший случай проверить, кто из наших мальчиков бесстрашный, а кто — трусишка. А то они все хвастаются и хвастаются! — сказал я детям. — Давайте сделаем так: выберем комиссию в составе трех девочек. Пусть они присутствуют в кабинете врача, когда мальчикам будут делать прививку, и посмотрят, кто из них побоялся, а кто проявил храбрость!
И я утверждаю: именно потому, что в кабинете врача находились Марика, Элла и Ния, все мальчики оказались вдруг мужественными, бесстрашными, во время прививки каждый из них улыбался и твердил: «Нет, мне
Думаю, в моем классе самое время поговорить с детьми об отношениях между мальчиками и девочками, о дружбе между мальчиком и девочкой. Сейчас я еще могу дать направление становлению характера детей, воспитать в них чуткость. Я ищу способ, как лучше это сделать, с чего начать. Может быть, опять обратиться к своему детству? В моем воображении рисуется картина этой задушевной беседы. Сяду я на маленький стульчик, они устроятся вокруг меня на полу на своих маленьких соломенных ковриках, и в моем рассказе перед ними предстанет образ мальчишки в коротких штанишках, который, спустя 40 лет, стал их учителем. Я выберу еще день, когда это сделать. Выберу день пасмурный, настраивающий на грустные размышления. А начну с того, что скажу детям прямо: «Эти воспоминания для меня очень дороги. И раз я делюсь с вами моим прошлым, то, значит, не зря. Может быть, мой рассказ поможет вам научиться, как дружить друг с другом девочке и мальчику и как бережно относиться к их дружбе всем остальным, не оскорбляя, не ущемляя их самолюбия». Еще возьму с них слово, что они сохранят рассказанную мною историю в тайне, никому никогда не разгласят ее: «Вы понимаете, ребята, это моя личная жизнь!» Потом же расскажу им примерно следующую сказочную правду.
— Жил-был в одном городе маленький мальчик, звали его Шалвой, по прозвищу Шалун. Учился он в одной школе, во II классе, у одной доброй учительницы. Сидел он в первом ряду, на четвертой парте, один, потому что в классе было нечетное количество детей. И он скучал один за партой. Все время вертелся как чертово колесо или вставал и силой подсаживался третьим за парту. И сидевший с другой стороны парты падал неожиданно на пол и начинал жаловаться. Учительница делала замечание Шалуну и возвращала его обратно на свое место. Когда учительница давала всем самим решать математические примеры, ему хотелось заглянуть в чужую тетрадь. И он опять вставал с места и подходил к другим или же звал других: «Гига, у тебя что получилось?.. Котэ, у тебя тоже так? А у Марики? У Эки?.. Зурико, ты решил?» Учительница опять делала Шалуну замечание. На переменах он доставал из сумки тонкие полоски белой бумаги (эти обрезки он брал на работе отца) и бегал по коридору, размахивая ими. За ним гнались все ребятишки. И он опять получал замечание от доброй учительницы.
Но вот однажды в класс привели новенькую. Она стояла у доски рядом с учительницей. А учительница оглядывала класс — куда ее посадить. В классе пустовали еще две парты. Я смотрел на нее как зачарованный. «Неужели учительница не посадит ее рядом со мной?» — думал я с испугом.
— Садись рядом с Шалуном, — сказала наконец моя добрая учительница. — Надеюсь, ты на него повлияешь и сделаешь опять Шалвой!
Она села рядом со мной, а я так заволновался, так растерялся, что не знал, что делать. То с шумом доставал из ранца цветные карандаши, то прятал их обратно, то нарочно бросал на пол ручку и лез под парту, то вырывал из тетради листы. Делал все, чтобы привлечь ее внимание. Но она смотрела на меня укоризненно.
— Ты умеешь нормально сидеть? — спросила она.
— Умею, но не хочу! И вообще, не люблю я девочек! — дерзко сказал я и тут же испугался: а вдруг она встанет и пересядет на свободную парту? Я, конечно, не хотел ее обидеть, но решил, что с девочкой надо говорить именно так.
— А я думала, что ты хороший мальчик, — тихо сказала она и отвернулась. Но мне так хотелось на нее смотреть.
— Зачем я должен быть хорошим? Мне так лучше!
На перемене я бегал и шумел больше всех, хотел, чтобы она видела, какой я шалун на самом деле. Когда кончились уроки, она шепнула мне: