Как жизнь, Семен?
Шрифт:
На большой перемене Витька отвел меня в сторону, шепнул:
— Пашка пришел, тебя спрашивает.
— Зачем я ему понадобился?
— Я не знаю, говорит — обязательно вызови.
Нехотя я пошел в коридор. Пашка стоял у самых дверей, чтобы в случае чего сразу сбежать. В школу чужих не пускали. Увидев меня, он заулыбался, рыжие брови поползли вверх.
— Здорово, друг! Может, решил не показываться? А я, понимаешь, в деньгах нуждаюсь. Позарез нужны. Когда принесешь?
— Я что-то не
— Как «когда»? Да ты что, заспал? Али забыл, на чьи в кино ходил, на чьи кушал, пил? Зато я помню, не пьяный был.
Говоря это, он постепенно повышал голос. В коридоре было много знакомых ребят. Это меня стесняло.
— Жду монетки, помни, — сказал он так громко, что к нам стали подходить любопытные ученики.
— Нет у меня денег…
— Найди. Парень ты ловкий. Возьми дома.
Я вспомнил, как Вера на днях десятки раз пересчитывала свою получку, будто ожидала, что с каждым новым подсчетом денег прибавится. Купить надо было многое, на все не хватало.
— Не дадут мне дома. И взять негде.
— Чудак! Кто же просит? Возьми сам, попробуй.
И Пашка опять заулыбался, неискренне, противно.
— Нет, не будет этого. Не жди!
— Смотри, дело твое, — спокойно согласился он. — Бить буду, каждый день…
— Сколько я должен?
— А вот считай. Билет в кино, пирожное, пиво, сыр, водка…
— Откуда водка? Не пил я водку!
Пашка по-старушечьи всплеснул руками, на веснушчатом лице появилось деланное удивление.
— Вот так так! Ты думаешь, с пива опьянел? Как бы! В кружке мы тебе водку… ерша поднесли. Ха-ха! Понял? Так что гони. Еще мало с тебя, честное слово, мало…
— «Честное слово»! Не тебе, Пашка, говорить об этом. Сам звал, а потом деньги требуешь. Кот слизал твою честность!
— Ну ты, салага! Я могу и по-другому разговаривать. Видишь это? Такого кулака не пробовал? Тогда попробуешь. Приноси вечером монетки, а то завтра встречать приду.
Где достать денег? И надо было связаться с этим Пашкой! Я побежал разыскивать Витьку — только ему можно было рассказать об этом, спросить совета; Пашку он лучше знает, в одном корпусе живут.
— Этот Пашка — выжига, — сказал Витька. — И с меня хотел получить, да не отдам я, хотя и требует. Побьет — отстанет! Сам приглашал, я к нему не набивался. Не отдавай и ты: раз поколотит, два, а увидит, что без толку, и бросит.
Такой совет мог дать только Витька Голубин, больше никто. Не то страшно, что побьет, — сам себя презирать будешь, сознательно идешь на то, чтоб тебя били. Это, конечно, не выход. Попробовать занять? Но у кого? Я стал перебирать в памяти знакомых. У соседей нельзя: спросят, зачем понадобились. Да и дома потом узнают. Занять у Тольки Уткина? Отдать можно постепенно. У него деньги есть, он на фотоаппарат копит.
Услышав про деньги, Толька рассмеялся.
— Нету у меня. Спрашивал бы раньше.
— Толька, ты же на кинокамеру копишь, на
— Коплю, а денег нету. Взял папа. Я, говорит, сам тебе после куплю. Понадобились ему зачем-то. На квартиру новую переезжать будем. Если хочешь, заходи вечером. Я расскажу, что тебе нужно, и он даст.
Нет уж, надо как-нибудь выходить из положения, но только не у Алексея Ивановича брать. Расспрашивать начнет, а потом с упреком заявит: «Говорил я тебе, что избалуешься. По-моему вышло. Вот уже и деньги понадобились».
Так ни до чего и не договорились. Я понуро брел по коридору, раздумывая, как бы выпутаться из этой неприятной истории.
У самой канцелярии я неожиданно столкнулся с Валентином Петровичем. Он всегда в военной гимнастерке, перехваченной широким ремнем, в галифе и хромовых сапогах. Когда он смотрит на тебя, глаза будто говорят: «Пожалуйста, рассказывай только правду. Я все равно о тебе много знаю».
Я поздоровался с Валентином Петровичем и хотел пройти мимо, но вдруг он остановил меня.
— Семен, ты что ищешь?
Я так и обомлел. Что это? Узнал откуда или сам догадался? Определил по моему виду?
— Я? Я ничего, Валентин Петрович… Просто так…
— Значит, мне показалось, — весело сказал он, в то же время пытливо вглядываясь в мои глаза. — Смотрю, Коротков идет мрачнее грозовой тучи и вниз смотрит, того гляди бодаться начнет. Ну, думаю, потерял, непременно потерял что-нибудь. Ты брось это, — как-то неожиданно добавил он.
— Я просто так, — пытался я уверить его.
Мы отошли в сторонку, чтобы не мешать в проходе. Валентин Петрович спросил, как привыкает Вера к работе, не поступила ли она в вечерний техникум.
Хотелось рассказывать обо всем. Видно, потому, что он спрашивал не ради приличия, а в самом деле интересовался, как мы живем.
— А у меня, Семен, к тебе просьба, — сказал он под конец, хитро сощурив глаза. — Видишь ли, какое дело… Как бы это тебе объяснить? Живет у меня чиж. Прямо прелесть птичка! Утром просыпаемся мы с дочкой, чувствуем себя, как в лесу! И до чего хорошо становится! Послушал бы ты, Семен, как она поет!.. А еще у нас в квартире громадный кот — Бузотером его зовем. Все норовит он достать чижа лапой, только и гляди за ним. Всю жизнь отравляет чижу своим поведением. Мы уж его и уговариваем, и ругаем — ничего не помогает. Кого-то надо выселять… Такая, Семен, дилемма.
«Вот оно что, — подумал я. — Чудной Валентин Петрович, не может сам управиться с котом».
— Понимаю, Валентин Петрович. Очень хорошо понимаю. Я этого кота живо: камень на шею — и в прорубь. Никто и знать не будет.
— Постой, постой! — оборвал меня учитель. — Ты что-то не так говоришь. Про другое я… Чтобы ты, например, взял у меня чижа. Пришел и взял… Я хотел тебя к себе в гости пригласить. Не хочешь насовсем — возьми на время. Жалеть не будешь, уверяю. Чудесный чиж, я тебе говорю.