Как жизнь, Семен?
Шрифт:
Будь моя воля, я всех людей с плохим настроением заставил бы кататься на коньках. Моментально забываются все горести.
Что только творилось в тот вечер на катке! Яблоку негде было упасть — так много пришло народу.
Из раздевалки мы с Ниной выбежали, держась за руки. На голове у Нины была легкая шерстяная шапочка, едва прикрывавшая пышные волосы; лыжный костюм как-то особенно шел к ней. И вся она была такая складная, живая, веселая. С первого круга щеки у нее разрумянились, ресницы побелели. Я во все глаза смотрел на нее и не понимал, что со мной творится. Я вдруг начал спотыкаться, раз чуть не растянулся на гладком
— Сема, ты давно не катался, да?
И хотя я в эту зиму часто ходил на каток, сейчас не нашел ничего лучшего, как утвердительно кивнуть.
Мимо нас, крепко держась за руки, неслась ватага мальчишек. Нина поймала последнего за руку, и мы пристроились к ним. Я знал, что значит идти к цепочке последнему: первые делают крутой разворот, и самые последние с ужасной скоростью летят по льду. Нина, видимо, этого не знала, а может быть, сделала нарочно. Вышло так, как я и ожидал. Передние развернулись, и не успели мы с Ниной опомниться, как вылетели к бровке и очутились в сугробе…
Снег залепил мне глаза, уши, попал за ворот. Досталось и Нине, но это ее только развеселило.
— Больше не захочешь, — заявил я ей.
— Что ты! — воскликнула она. — Пойдем еще прицепимся? Нисколько не боюсь.
Я помог ей отряхнуться, и мы побежали разыскивать свободную лавочку. Сели сбоку от трибуны, где было меньше народу.
— Я боюсь только больницы, — неожиданно сказала Нина и рассмеялась. — Правда, правда! Раз я целый месяц гриппом болела. Дома здоровая, а как приду к врачу, увижу там больных — и сразу тридцать семь и одна. Ходила, ходила, папа и говорит: «Плохи наши дела, Нина. Ты давай больше в больницу не заявляйся. А маме надо сообщить. Давай пошлем ей телеграмму». Послали, она приехала, а я опять здоровая. Но папа меня все же уложил в постель. «Притворись, — говорит, — так надо». Только мама сразу заметила, что ничего у меня не болит. Говорит папе: «Зачем обманул? Нечестно с твоей стороны. Заставил такую дорогу выдержать». А папа ей ласково отвечает: «Почему же, нечестно, в самом деле болела Нинка, клянусь».
Утром я проснулась — ее уже нет. Папа сидит хмурый. Спрашиваю; «Где мама?» Говорит: «Уехала. Не вини ее. Она хорошая. Только ей некогда, да и неинтересно, наверно, с нами».
Нина поднялась с лавочки, поправила волосы и грустно спросила:
— Наверно, нехорошо, что я тебе рассказываю, да?
Она мне показалась робкой и совсем маленькой девочкой, такой понятной и близкой. Я прикоснулся к ее волосам. Она вздрогнула.
— Ты что, Сема?
Не знаю, как это у меня вышло.
Опять корпус. Опять в коридоре шум и запах прелого. Бегают ребятишки. Я жду Пашку.
Стою с Витькой Голубиным. Он удивляется, почему я вчера не пришел в учительскую. Страхи мои были напрасны. Просто Валентин Петрович просил помочь ему запаковать комнатные цветы, которые стоят в биологическом кабинете. Их надо отправить на городскую выставку. А я испугался.
Витька рассказывает, что вчера к Пашке приходили два милиционера.
— Сразу к нему. Говорят: «Ты человек без определенных занятий, а попросту — паразит на теле здорового общества. Поступай, — говорят, — на работу, нечего охламонничать». А Пашка им: «Дудки! Восемнадцать лет стукнет — тогда пойду. Я, — говорит, — законы лучше вас знаю. Не имеете права заставлять работать несовершеннолетнего».
Витькины слова врезаются в память, хотя я его почти не слушаю. Это, наверно, оттого, что речь идет о Пашке, которого я ненавижу до омерзения.
Как взять у него чижа? Весь день этот вопрос не выходит у меня из головы. Хорошо, что у Валентина Петровича не было сегодня уроков.
Если бы у меня был старший брат!.. Живут же на свете счастливчики, у которых есть братья. И посоветуют, и в обиду не дадут, а если когда съездят слегка по макушке, — значит, заслужил. А что толку от сестры? Сама ничего не может. Сначала у меня мелькнула мысль: признаться Николаю. Но вспомнилось его довольное, широкое лицо, сжатые красные губы… Нет, кому другому, только не ему…
В конце коридора показался Пашка. Нарочно постоял, посмотрел по сторонам и неторопливо направился ко мне.
— Деньги принесли? Здравствуйте, значит. Сюда давайте, живо.
Он и верно стал разговаривать со мной на «вы».
— Деньги я, Пашка, немного позднее отдам. Сейчас у меня нет…
— Когда же вы позднее отдадите? На тот год? Или когда будете работать? Слышал, вы на завод собираетесь?
Он кривлялся, гримасничал. Я растерялся и замолчал. А ведь придумывал, что буду говорить. С каким бы наслаждением я стукнул его по мясистой роже, по его подслеповатым глазкам! Но что изменит это? Нахватаю синяков, а чижа не достану.
— Сестра скоро получит деньги, у нее попрошу.
Пашка впился в меня глазами, проверял, правду ли говорю. Ноздри у него раздулись.
— Деньги мне не к спеху, — вкрадчиво заявил он. — Не особенно и нужны. Будут — отдашь, не обманешь. Ну конечно! Значит, снова друзья? Идет? Молчание — знак согласия… Ты держись за меня. Мы с тобой крепкой ниточкой связаны. Не разорвешь. Я уже тут подумал: напрасно тебя обидел. Хотел идти извиняться, а ты сам пришел. Значит, сейчас вместе пойдем. Дельце есть.
— Пашка! А чиж?
— Что чиж? Живет, хлеб жует. Ты не беспокойся, я его отдал в надежные руки.
— Как отдал?
— Так и отдал. Да ты не бойся, никуда птичка не денется, вернется к тебе. Парень ты хороший, обижать не стоит… Значит, поедем!
— Куда поедем?
— Там увидишь. Раньше батьки в петлю не лезь. Тетку встречать поедем. Корешка вот только захватим.
— Пашка, мне нужен чиж. Я от тебя не отстану, пока не получу обратно. Кому ты его отдал?
— Надежно отдал. Что ты волнуешься? Ну, не сегодня — завтра получишь. Если успеем тетку встретить, — может, и сегодня. Не будем же опять ссориться!
Ради чижа я готов был на все. Не надо злить Пашку, подобру лучше отдаст.
Мы зашли за Корешком и отправились встречать Пашкину тетку.
По лицу Пашки было видно, что мы опаздываем. До станции почти все время пришлось бежать. Миновали мост через реку, пролезли под вагонами и внезапно очутились на перроне. Как раз подходил поезд. Всего шесть вагончиков тащил измятый паровозик с осипшим гудком. Я думал, что это и есть тот самый поезд, на котором должна была она приехать. Но Пашка не бросился вперед, не проявил родственного беспокойства. Он прислонился к тумбе и внимательно приглядывался к пассажирам. И только когда народ вышел из вагона, а кому надо — вошли, Пашка кивнул нам. Вскоре и мы сидели в вагоне. Поезд направился в сторону Московского вокзала.